В современной науке нет определенного, единого подхода к осмыслению феномена "архетипа". Сегодня принято говорить об универсальных, культурных, этнокультурных и социокультурных архетипах. В большинстве работ прослеживается укорененность в исследованиях К.Г. Юнга и его понимании феномена архетипа, т.к. считается, что именно он ввел в научный оборот этот термин. Хотя, если рассмотреть работы самого Юнга, то становится понятно, что но берет за основу своей теории идеи Платона, позднеантичных философов, труды Филона Александрийского, Цицерона и Плиния, трактаты по герменевтике, а так же воззрения христианских апологетов и отцов церкви – Иринея Лионского, Аврелия Августина, Дионисия Ареопагита. "В былые времена,- пишет Юнг - несмотря на уводящее в сторону мнение и влияние Аристотеля, платоновская Идея понималась как сверхпорядковая (supraordinate) и предшествующая по отношению ко всем явлениям, и это не вызывало никаких трудностей. "Архетип" - это вовсе не новый термин, т.к. он употреблялся еще до св. Августина и был синонимом классического понятия "Идеи". Corpus Hermeticum, который, вероятно, относится к третьему столетию, изображает Бога как το αρχετυπον φως, "архетипический свет", подразумевая под этим, что Бог является прототипом всего света, т.е. предсуществующим и сверхпорядковым по отношению к "свету"".
Так же в труде "Об архетипах коллективного бессознательного" Юнг подчеркивает, что понятие "архетип" встречается уже у таких философов и богословов, как Филон Иудей Александрийский, Ириней, Дионисий Ареопагит, а представление об "идеях" как "архетипах", данных изначально в "божественном уме", - у Бл. Августина [2, с. 98]. Так же в работе "Инстинкт и бессознательное" он не скрывает, что "заимствовал идею архетипа" у Аврелия Августина.
Следует заметить, что сам Юнг несколько раз менял определение архетипа, постоянно уточняя и дополняя его. Видимо это было связано с тем, что в нем неизбежно присутствует некий синкретический элемент, заимствованный видимо у средневековых мистиков и алхимиков, к исследованию трудов которых К.Г. Юнг приступил в то же самое время когда ввел термин "архетип" в свои работы, впервые в 1919 году.
Прежде всего, он предполагал, что в подсознании каждого человека существует, помимо личного бессознательного еще более глубокий пласт, коллективного бессознательного, представляющий собой квинтэссенцию опыта предшествующих поколений. Их он часто определял как архаический "осадок" повторяющихся жизненных ситуаций, задач и переживаний человека. Под воздействием кризисной, проблемной ситуации личной либо социальной жизни, с точки зрения Юнга происходит оживление и воплощение соответствующего архетипа. При этом процесс активизации архетипа имеет спонтанный, принудительный, демонический характер. Этот демонизм выражен в темных, спутанных образах, воспринимаемых как нечто жуткое, чужое, бесконечно превосходящее человека, по выражению Юнга – нуминозное. Поэтому "архетипическая матрица", априори стимулирует деятельность фантазии и творческого мышления, объясняет существование повторяющихся мотивов в мифах, сказках, литературе и искусстве.
Архетипические образы всегда сопровождали человека, они являются источником мифологии, религии, искусства. В этих культурных формах происходит постепенная шлифовка спутанных и жутких образов, они превращаются в символы, все более прекрасные по форме и всеобщие по содержанию. Адаптацию к образам коллективного бессознательного берут на себя все более сложные религиозные учения, вводящие все более абстрактные догматы. Чем прекраснее, грандиознее передаваемый традицией образ, тем дальше он от опыта нуминозного, тем сильнее отрыв сознания от архетипа коллективного бессознательного. Символы открывают человеку священное и одновременно предохраняют его от непосредственного соприкосновения с колоссальной психической энергией архетипа. Символы и церковные догматы придают форму внутреннему опыту священного. Поэтому кризисные эпохи, когда догматы окостеневают и не могут передать непосредственный опыт архетипических образов, в обществе, все более широкое распространение приобретает мистика.
Сегодня понятие "архетип" достаточно часто используется не принадлежащими к юнгианской аналитической психологии авторами в более широком смысле - как совокупность общих черт, сюжетов, образов, характерных для многих религиозных и культурных традиций. Так же и в современной методологии науки все более принимает обобщенное значение и расширительное его толкование. В том числе архетипы рассматриваются как "базисные элементы культуры, формирующие константы модели духовной жизни". Такой подход можно встретить у многих отечественных ученых.
Социальный архетип православия, возникнув в эпоху распространения и кристаллизации христианской культуры, являет собой ту первоначальную реальность, через которую человек начинал воспринимать мир входил в социальное пространство христианской традиции.
Начиная с эпохи раннего христианства, весь христианский мир мыслился как мир детства, так как при крещении (которое часто совершалось над взрослыми людьми) человек переживал второе рождение и становился tabula rasa, младенцем во Христе. Человек приобретал целостность присущую лишь детям, которые не знают еще раскола на прошлое, настоящее и будущее - поэтому причастны Вечности. В лоне православия человек начинал ощущать чудесную связь всего со всем, детскую способность во всем увидеть нечто другое, внутреннюю открытость и веру. Это является подтверждением непосредственной детскости религии и самого религиозного опыта.
Русский народ вместе с восточной христианской традицией воспринял и это ощущение Богосыновства, воспринимая слова Господа "будьте как дети" не иначе как призыв к целостному восприятию мира, к детскому не рассудочному восприятию религии, именно восприятию, а не пониманию, которое так характерно для взрослых. Именно эту целостность чаще всего теряют люди уходя из детства. Принято говорить о "мягком" и "жестком" сердце. Первое обычно бывает у детей; "жесткое" - у большинства взрослых. Поэтому у детей, мы чаще встречаемся с верой сердечной, которая много выше веры разумной. "Веровать сердцем" означает поверить, что то, о чем говорит нам наше сердце, то, к чему мы стремимся и чего желаем, есть несомненная истина, а потому и свершится несомненно. В период взросления, обычно происходит удаление от детской чистоты и невинности, "вера сердечная" часто сменяется "верой разумной" - взрослой. Разум же являет себя в рассуждениях, доводах, часто в очень сложных, длинных умозаключениях, которые легко и незаметно могут увести человека от Истины. С этой точки зрения, по мнению Александра Шмемана "…взрослость – это торжество … раздвоенности, неспособности уже целиком без остатка, отдаться ничему; это глубокий, все разъедающий скепсис, это глубочайшее внутреннее недоверие и как их следствие – страх…". Поэтому все христианское учение – это учение о том как вернуться к этой детской способности жить целостно, преодолеть "взрослую" грусть, приобрести "Радость и мир в Духе Святом" (Рим. 14:17), которых никто не сможет отнять.
На протяжении многих столетий после принятия христианства, Древняя Русь хранила эту детскую, "сердечную веру". Она не знала вопроса о смысле жизни. "Человек, яко трава дние его" (Пс.102, 15) - краткий миг на пороге Вечности. Чаяние будущего века неудержимо влекло в монастыри и паломнические странствия, побуждало вкладывать целые состояния в созидание и благоустроение храмов, налагать на себя обеты. Спасти для Вечности свою бессмертную душу, не попуская ее расточаться на призрачные соблазны, порабощаться животными страстями, и всячески стараться "прилепляться Богови", - такими смысловыми лучами взращивалось древнерусское благочестие.
Считалось, что делание о Христе есть делание ради Христа и со Христом, -
цель и средство в нем неразличимы.
Поэтому-то "могущему вместить" и сказано, что верующий во Христа "не судится, а неверующий уже осужден" (Ин. 3,18).
Русский народ искренне и глубоко был убежден, что спастись, т.е. избавиться от греховных привычек и страстей возможно лишь полностью предав свою жизнь Христу. Именно поэтому огромную роль в формировании идеала христианской жизни играли монастыри. Они решали задачи образования и просвещения в формах, специфических для той идеи, которая явилась исходной для их возникновения.
В основе института монашества лежала идея воплощения аскетического идеала христианства. Идея аскезы вытекала из самого противостояния духа и тела, из пребывания борьбы с плотским, греховным во имя светлого и святого. Она выполняла задачи организации состояний и чувств сердца, возвращала утраченную целостность мировосприятия.
Промысл Божий о душах различен. Вместе с тем, людей объединяют сходства единой природы, и потому есть возможность изучать и описывать общие условия и свойства жизни души в Боге. Аскетическая теория и практика на протяжении многих столетий являлись для Православия главным направлением духовной работы. Она охватывает собой все сферы религиозного опыта, обеспечивая их правильную и эффективную регуляцию.
Христианская жизнь неотделима от аскетического начала. Труды отцов и учителей Церкви: Иоанна Златоустого, Василия Великого, Исаака Сирина, аввы Дорофея, Иоанна Лествичника, были очень популярны и читаемы в русских монастырях, куда за духовной поддержкой приходили простые крестьяне, ремесленники, торговый люд. Многие люди работали в монастыре "по обету" в благодарность за рождение долгожданного ребенка, избавление от болезни либо напасти, жили на послушании. Они впитывали слова поучений святых подвижников благочестия и несли их дальше, в свои деревни и города.
В восточно-христианской, православной духовности, аскетическая теория и практика очень быстро распространились на жизнь мирян, и встала в самом центре традиции и церковного опыта. Именно она легла в основе православной традиции воспитания и образования. Воспитание начиналось с пробуждения в ребенке любви ко Христу. Хотя, часто в таком обществе, религиозное чувство зарождалось само по себе, как-то бессознательно. Но, тем не менее, путь непосредственной веры и тогда был путем немногих избранных душ. В других веру необходимо было воспитывать, и это воспитание веры принадлежало к числу важнейших задач жизни.
С древности, и вплоть до конца XIX века, считалось, что детство это незначительный по времени, но очень важный для духовного становления период в жизни человека. Поэтому, христиане во все времена, при воспитании детей
особенно дорожили первыми годам детства.
Они стремились предупредить период полного развития разума и свободы, чтобы употребить природу детей для достижения благих целей, глубже запечатлеть на детской душе истины веры и расположение к добродетели. "Душе,- говорили учители Церкви родителям,- с первых лет получающей впечатления слова Божия, трудно забыть страх божий. Нежный возраст легко принимает и, как печать на воску, напечатлевает в душе то, что слышит; преимущественно с этого времени жизнь наклоняется к добру или ко злу. Если, начиная от самых дверей жизни, отводя их от зла и наводят на путь правый, то добро обращается у них в господствующее свойство и природу, потому им не так легко перейти на сторону зла, когда сама привычка будет влечь их к добру. Отец небесный хотел, чтобы каждый возраст был совершен в благочестии, не исключая из этой обязанности ни одного возраста, так что и самым малолетним детям обетовал победу над грехом".
Огромное значение имели для не пробудившегося еще сознания первые теплые и чистые впечатления веры, которые и определяли основы ценностной структуры личности, укорененной в социальном архетипе. Лампады перед старыми иконами, молитвы родных, благовест, доносившийся с колоколен. Все это приводило к тому, что дети не сомневались в существовании Бога и их сознание способно было охватить идею Божества.
Слова Спасителя "утаил еси сия от разумных, и открыл еси та младенцам" открывают законное поле для весьма важных догадок. Юная душа, начав рано свою религиозную жизнь, часто еще в младенческом возрасте поднималась очень высоко в духовном и религиозном развитии, созерцая тайны на границе двух миров.
Детскому возрасту, конечно, не понятны догматические тонкости, но им и не пытались их объяснять, помня о том, что в детях, важнее всего укреплять живое чувство любви к Богу. Чувство, что есть высшее, всемогущее, прекраснейшее Существо, Которому все открыто, Которое всегда готово выслушать, понять человека и откликнуться ему. И пусть сначала ребенок обращался к Богу со своими детскими просьбами; это и есть та простая и непосредственная вера, та крепкая вера, которая потом, конечно, с созреванием человека, принимает иной оттенок. Видимо не случайно, человек, первое, что видит в православном храме – это образ Ребенка, образ юной Девы Богородицы с Младенцем на руках, вызывающий ощущение, что это самое главное в христианстве. Складывается впечатление, что Церковь заботится, чтобы человек в течение всей своей взрослой жизни помнил об этом самом первом, самом важном явлении Иисуса Христа в мир. Дальше человек узнает, что Христос – Бог, Мудрость, Мысль, Слово, Истина и Жизнь. Но все это сначала предстает в образе Младенца, словно именно это явление - ключ ко всему остальному в христианстве.
Одним из важных событий была первая исповедь. По учению святых отцов Церкви, даже в самом нежном возрасте зачатки греховных наклонностей уже прослеживаются, но не обладают пока сознательной силой. "Прежде страстных помышлений в детях наблюдаются и естественные движения к страсти, но они содействуют не греху, а естественному развитию тела; поэтому они и не дурны в том возрасте". Обычно, ребенок впервые исповедовался в 3 - 7 лет, возраст не имел особого значения, все дело было в духовной готовности осознано принести покаяние. Здесь особая роль принадлежала совести. Совестливый ребенок с чрезвычайной тщательностью исследовал свою совесть, выискивая на ней мельчайшие пятна. Груз его незначительных детских проступков казался ему страшным; вина его перед Богом - бесконечной. Он трепетал перед Божьим судом. Но после отпущения грехов, какая чистая радость сходила на душу ребенка. Христиане всеми силами стремились к тому, чтобы в возрасте, еще далеком от всех искушений, человеческая душа ощутила такую сладость, даваемую здоровой духовной жизнью и участием в таинствах, чтобы потом в самом воспоминании этих высоких блаженных минут заключалась сдерживающая и охраняющая против всяких соблазнов сила.
Основы социального архетипа православия передавались в процессе общения с искренне верующими людьми, вера которых невольно передается и перенимается, и зажигает души и детей и взрослых. Поэтому многие семьи общались с каким-нибудь старцем высокой жизни и были его духовными чадами. Для православного человека, было в высшей степени важно, иметь перед глазами живой образ совершенного человека. Хороший и ревностный духовник мог помочь углубить живое религиозное чувство.
Все что облагораживало, умягчало сердце человека, использовалось в деле борьбы за детскую душу. На нее ложились возвышенные впечатления торжественных церковных служб - особенно таких, которые отличались своей образностью, как службы Вербной Субботы, Страстной недели, Пасхи, Троицы, Богоявления.
Не только радости, но и страдания считались одним из верных путей к Богу. Ребенок с чуткой душой рано узнавал страдание, и его не ограждали от этого. Страдание бесконечно в разнообразии своем. Это далеко не всегда сиротство и бедность. Это еще детское ощущение покинутости и одиночества, умение ощутить чужую боль. Где юная, верующая душа найдет утешение? Только во Христе и со Христом. Видимо поэтому, многие дети первых христиан угодили Богу и были причислены Церковью к лику святых, так как имели дух и мужество явиться перед мучителями, исповедовать перед ними свою веру в Иисуса Христа и принять мученическую смерть за Его имя. Поэтому и детство великих праведников было приготовлением их к последующей высокой жизни.
Известно, что дети христиан проявляли склонность к пастырству, в которой проявлялась высшая степень религиозного настроения. На первый взгляд это выглядело игрой, дети произносили богослужебные возгласы на распев, подражали каждению.
Часто подобного рода игры подвергались осуждению, их считали кощунственными. Но дело в том, делалось ли это с тем, чтоб только передразнить духовенство, или делалось по непреодолимой внутренней потребности, в самом сосредоточенном настроении.
В житийной литературе не редко встречаются описания подобного проявления религиозного чувства у будущих столпов истины. Они еще раз подтверждают особое значение раннего религиозного опыта и просвещения в реализации и сохранении на протяжении всего жизненного цикла адекватной мотивации участников социально признанных моделей действия.
Афанасий Великий в детстве чрезвычайно любил церковные обряды, и ему нравилось исполнять их, подражая тому, что он наблюдал в церкви. И, между прочим, он над некоторыми из своих сверстников, в воде недалеко от берега совершал обряд крещения. Архиепископ остановился на мысли: если обряд совершен с благоговением и верою, можно ли считать, что тут было совершено воистину таинство крещения. Он собрал по этому поводу совещание, и было решено - вменить этим детям крещение, как истинное, и считать этих языческих детей крещенными. Таким образом, религиозная жизнь и ранний духовный опыт приводили к органичному встраиванию новых поколений христиан в лоно православной традиции, что способствовало формированию устойчивого социального архетипа.
Христианская традиция, основываясь на антропологическом понимании единой природы человека, определяет детство, как образ духовной целостности, нравственного возрастания, приобретения навыков и ответственности, не очерчивая, четко, его временных рамок. Поэтому, по отношению к Богу, всю православную традицию можно определить как мир детства,
"младенчество во Христе".
Специфика формирования социального архетипа православия, в том, насколько детство человека было наполнено впечатлениями веры, насколько была открыта его совесть. Но его главная тайна – примет ли человек в свое сердце то, что поэт назвал "вечной детскостью Бога".
Валентина Лаза, кандидат философских наук,
директор Института государственно-конфессиональных отношений
Пятигорского государственного лингвистического университета
