Недавно к нам на подворье пришла незнакомая женщина с очень больной дочерью. Я даже «толерантные» слова не буду подбирать. Даже самому непосвящённому человеку сразу было видно: ребёнок, правда, очень болен. Да и не ребенок это был. Взрослая девушка.
Это была очень страшная улыбка. Слабая, беспомощная
Она вела себя шумно, время от времени размахивала руками, громко издавала какие-то бессмысленные звуки. Именно – звуки. И именно – бессмысленные. Для нас – сторонних наблюдателей. А мама, казалось, что-то понимала, отвечала ей, старалась как-то успокоить. У неё даже получалось. Но на глазах у женщины были слёзы. И сквозь них она пыталась улыбаться – дочке, нам, куда-то в пустоту.
Это была очень страшная улыбка. Слабая, беспомощная. Улыбка, которой она как будто пыталась просить прощения и оправдаться. За то, что всем мешают, за то, что пришли, а не спрятались где-то. Просто за то, что они есть. Такие вот – больные, шумные и неудобные.
«Тише, Оленька! Ну, пожалуйста!»
На подворье было многолюдно – воскресенье. Пришли и «свои», и случайные «захожане».
Ещё до того, как я заметила маму с дочкой, обратила внимание на трёх женщин. Они сидели на лавочке прямо перед входом в храм и разговаривали. Очень громко, поэтому не услышать было невозможно. Обсуждали дачи, погоду, урожай огурцов, их консервацию, стерву-соседку, чью-то плохую невестку, которая напропалую хамит и не уважает свекровь... Священника, который приехал на иномарке и «не боится Бога»...
Одна из них была с мальчиком, по-видимому, с внуком. Он бегал по церковному двору, шалил, как все дети, шумно и весело играл с нашей приходской детворой.
Дамы перестали обсуждать свои овощи и разных «плохих» людей и начали громко восхищаться Коленькой. Я из их разговора узнала, что он – Коленька.
И вдруг втроём синхронно замерли, заметив женщину с ее больной девочкой. Последняя как раз что-то в очередной раз выкрикнула, и мама гладила ее по плечам, прикладывала палец к губам и все повторяла:
– Тише, Оленька… Ну, пожалуйста...
И улыбалась этой своей страшной улыбкой. Улыбкой отчаяния. Улыбкой-криком.
В глазах дам явно читались удивление, недоумение, страх... А потом они начали возмущаться:
– Что ж она так кричит?!? Она же всех здесь распугает! Коленька… Коленька…
– Зачем это показывать?
– Мать что, не понимает, что они мешают?! Это же храм! Здесь люди молятся!
– Бесноватая, наверное…
«Чтобы не заметили»
Не знаю, слышала ли это мама той девочки. Надеюсь, что нет. Но это услышала я. И мне стало больно. До слез! Мне! К которой это все не имело никакого отношения. Или имело?
У нас пять дочерей. У младшей, Маши, синдром Дауна. Она чудесная девочка, ее все очень любят. Давно ещё, когда прошла первая боль, мы поняли, что она – настоящий подарок Божий. Сколько радости и счастья подарил нам этот маленький человечек! Сколько новых людей, прекрасных и удивительных, привела она в нашу жизнь! Сколько поддержки и любви мы получили благодаря ее появлению на свет! И я не забуду это никогда.
Никогда не было в нашу сторону ни косых взглядов, ни разговоров о грехах, за которые мы наказаны, ни каких-то злых слов. А если и были, то все это настолько неважно и незначительно, что память давно все стёрла.
Но в тот день я слушала этих трёх женщин, и мне хотелось кричать от боли.
Потому что они, эти женщины, могут громко разговаривать у храма о своих огурцах и не думать, что кому-то мешают.
Эти женщины могут громко разговаривать у храма о своих огурцах и не думать, что кому-то мешают
Потому что, когда Коленька бегает и кричит, заглушая службу, – это прекрасно, это достойно восхищения. Понятно, что это нормально. Он – ребёнок. Он должен бегать и смеяться. Все время молчит только мёртвый ребёнок.
Но если он имеет на это право (именно – имеет право), то та девочка – нет! Потому что Коленька здоров. Потому что они все здоровы! А девочка – больна.
И смеётся Коленька, потому что ему можно. Смеются другие дети. Им тоже можно. Это прекрасно, правда, когда дети смеются... Что-то громко обсуждают люди. Светит солнце, поют птицы… А та мама гладит свою дочь по плечам и шепчет:
– Тише, милая, тише…
Чтобы не заметили, чтобы не испугались, чтобы не осудили... Чтобы не помешать кому-то своим горем... Чтобы не прогнали… И даже не заходит с ней в храм.
Они пришли сюда со своей болью, хватаясь за соломинку. Потому что пойти им больше некуда. Только к Богу. А вслед им шипят: «Зачем?»
И мама улыбается… улыбается… И этой улыбкой пытается защитить своего ребёнка. А сердце у неё обливается кровью. И мне тоже хочется выть. На их месте я представляю себя и мою любимую Машу, которая тоже «не такая», другая, больная… И кто-то, как те женщины, может думать, что этот мир, это солнце, эти птицы, счастье, радость и эта жизнь – не для неё...
Очень страшные слова
У нас на подворье есть пряничный домик. Там продаются разные интересные сласти. Все дети их очень любят.
Мне захотелось как-то поддержать ту маму, познакомиться с ней и ее дочерью. Я купила один пряник и подошла:
– Можно, я угощу вашу девочку?
Женщина настороженно и недоверчиво на меня посмотрела...
– У меня младшая дочь с синдромом Дауна. Мы хотим с вами подружиться, – поспешила объяснить я.
Маша – это мой «пропуск» в «особый» мир. Люди видят, что мы – «свои», мы не обидим, поймём. И оттаивают.
– Да, конечно… Спасибо вам…
Подошли ещё две мои дочери. Дуня с Тоней.
– А как тебя зовут? – спросили они ту девушку.
– Оля… Но она почти не разговаривает, – ответила за неё мама.
– А можно мы пойдём с ней и с нашей Машей на детскую площадку?
После рождения «солнечной» сестры мои дети очень спокойно стали относиться к «не таким», к «другим», к «особенным» людям. Инвалидность для них – это что-то уже привычное.
И мы пошли...
Дочки мои играли с Машей, катались с горки, что-то рисовали мелками на асфальте. Оля ела пряник и просто на них смотрела. Время от времени девчонки к ней подбегали, протягивали какие-то игрушки. Она их рассматривала, что-то выкрикивала на своём языке. Они смеялись и убегали.
Я провернулась к Олиной маме, хотела поговорить – и увидела, что она плачет.
– Что-то случилось?
Вика вдруг обняла меня. И долго плакал на моем плече человек, которого просто не прогнали
– Нет… Ничего… Просто с Оленькой так давно не играли дети. Ее боятся, хотя она никому ничего плохого не делает. Спасибо вам большое… И... Можно мы ещё придём?
Это были очень страшные слова.
Люди, которые не сделали никому ничего плохого, которые не виноваты в своём горе, просят моего разрешения, чтобы просто прийти на детскую площадку. Разрешения просто побыть рядом с другими людьми.
Представляете, сколько раз их отовсюду прогоняли, что они не считают это своим правом, как мы все?
Это, правда, очень страшно…
– Конечно, приходите. Мы будем вам очень рады!
Вика (так зовут женщину) вдруг обняла меня. И долго плакал на моем плече человек, которого просто не прогнали. А рядом играли наши дети. Разные… Здоровые, больные… Но все они просто дети.
Невидимые
В нашей воскресной школе я налила нам чай. Мы сели на площадке на лавочке, пили его и разговаривали. Подошли другие наши прихожане. Две многодетные семьи, какой-то дедуля с внучкой. Ещё дети... Мои девчонки всех перезнакомили. Было очень тепло и радостно.
Вдруг Оля начала шуметь. Она что-то громко выкрикивала, толкала маму, которая пыталась ее успокоить, плакала.
Я заволновалась, что кто-то из детей ее обидел.
– Нет, нет, не переживай, – говорила мне Вика.
И обнимала дочь, которая кричала и вырывалась...
– Сейчас, сейчас… Она скоро успокоится...
– А что случилось?
– Что? Она просто очень скучает. Она видит, что у всех дедушки, бабушки, братья, сестры, отцы... А мы – вдвоём. И она кричит, чтобы вернулся ее отец, приехал брат Вовка. Чтобы бабушка пришла… Я же ее понимаю...
А бабушка не может прийти. Она умерла год назад. Несколько месяцев девушка не отходила от двери, стучала в неё и звала:
– Ба! Ба!
Но за дверью тишина. Не придёт больше бабушка, которая больше жизни любила такую свою внучку. Пекла ей пироги, пела песни, плакала ночами и молилась... А у Вики нет сил сказать дочери, что ее больше нет…
Не приедет брат Вовка. И ещё несколько лет не приедет. Он в тюрьме. Подставили парня. И только иногда может сказать по телефону:
– Оля, привет.
А Оля слышит в трубке его голос, бежит к той двери, стучит и кричит:
– Вока! Вока!
Как будто откроется она сейчас, а за ней будет стоять ее любимый старший брат. Обнимет, согреет…
Не вернётся отец. Ушёл ещё 10 лет назад, сказав, что ему нужны здоровые дети
Не вернётся отец. Ушёл ещё 10 лет назад, сказав, что больше так не может. Что ему нужны здоровые дети. Женился... Как и хотел, родилась у них здоровая дочь. И забыл он свою Олю. Да и Вовку забыл. И Вовка его тоже. Вычеркнул из жизни, ластиком стёр. Не смог простить.
Оленька подходила к той страшной двери, за которой пустота. Скреблась в неё и звала:
– Па... Па…
А потом ложилась на коврик и плакала.
Годы прошли. Но до сих пор она скребется в неё, плачет и зовёт:
– Па...
Помнит. Но нет ее отца за той дверью. У него другая, счастливая жизнь…
Ждёт их всех Оля. Видит счастливые семьи – и плачет, зовёт своих. А Вика уже ничего не ждёт. Доживает – ради дочери. Из последних сил, стиснув зубы...
Слушала я это и не знала, что сказать. Пролетала перед глазами, как перемотка кино, трагедия. Такая страшная и такая обычная. Сколько таких детей, таких одиноких матерей , такой боли… И прячутся они от этой жизни, от людей, от света. Потому что кто-то когда-то сказал:
– А зачем вы здесь? Вы нас пугаете. Будьте невидимыми.
Невидимые...
Нет! Видимые!
Закончилась служба, зазвонили колокола. Маша моя засмеялась, начала пританцовывать в такт. Рядом с ней запрыгал какой-то малыш… Радостно… И перестала вдруг плакать и кричать Оля. Стала смотреть куда-то вверх, пытаясь понять – откуда эти звуки. Вика взяла ее руку и перекрестила дочь. Преобразилась девушка, посветлело лицо. На какие-то минуты. И все же…
Осмысленными стали глаза, смотрящие вверх и ищущие Бога. И улыбалась Оля… А оттуда улыбался ей Бог. Для Которого она видимая! Забыли ее люди, но не забыл Господь. И сердце ее это чувствует. В тот миг она была с Ним.
Перестали звонить. Забегали и зашумели дети. Опять закричала и заплакала девушка. Но за секунды до этого я видела чудо!
Душа, которая все понимает
Что ещё говорили те женщины на лавочке?
– Зачем мать ее привела? Она же все равно ничего не понимает!..
Нет, милые дамы. Это вы не понимаете, что страшнее инвалидности физической – инвалидность души. Когда очерствело сердце, когда не чувствует человек чужую боль. Когда крест ставят в вину.
Как же любят у нас повторять:
– Господь не даёт креста не по силам!
Вот и несите его сами, одни. Где-то там, далеко, в темноте, за закрытой дверью. Чтобы мы не видели. Потому что у нас своя, счастливая жизнь, в которой вам нет места.
Ещё как даёт Господь крест не по силам! Он Сам упал под тяжестью Своего креста
Ещё как даёт Господь крест не по силам! Он Сам упал под тяжестью Своего креста. Где уж нам, простым смертным. Но поднял его Симон и помог донести.
Он даёт этот непосильный крест кому-то, чтобы мы, которые рядом, подбежали и подхватили. Все вместе. Чтобы стал он легче. И тогда это будет христианство. И только так возможно будет не только поднять и донести, но принять и благодарить.
...Ничего не понимают отцы, бросающие своих больных детей. И бегущие прочь в новую, «здоровую» жизнь. От Кого вы бежите? От Христа?
...Ничего не понимают родители, которые оставляют таких детей в роддомах... Хотя нет, понимают. Есть в Интернете сайт мам-отказниц. Как правило, это те, у кого родились больные дети. Знаете, какой самый частый вопрос, который там задают?
«Смогу ли я когда-нибудь себя простить?»
Я читала, и мне становилось страшно. Это были те самые муки вечные, тот самый ад. Уже здесь, на земле. Когда и растить ребёнка-инвалида не хочешь, и забыть его не можешь, и, правда, никогда себя не простишь. И ищут они какие-то оправдания, объяснения, аргументы, гонят мысли. Но никогда больше не смогут спать спокойно...
...А Оленька… Оленька все понимает. Если не разумом, то душой. Потому что душа – чистая и светлая. Здоровая душа. Которая видит счастливые семьи, где все вместе, и чувствует, что так должно быть.
Душа, которая ищет любви – самого важного, что есть на земле.
Душа, которая чувствует Бога. И замирает под звук колоколов. И яснеет взгляд…
Как же хочется обнять ее, пожалеть, защитить. От злых взглядов, от обидных слов, от предательства
И как же хочется обнять ее, пожалеть, защитить. От злых взглядов, от обидных слов, от предательства. Защитить ее несчастную маму. Чтобы вздохнула она и улыбнулась радостно, а не той своей страшной улыбкой… Если бы я только могла! Но я не могу! Но может Бог! Который всегда рядом! Господи, не оставь их!..
...Уходя, Оленька подняла с земли какой-то упавший с дерева листок и протянула моей Маше. Та взяла его и отдала девушке свою лопатку, которую держала в руке. Они улыбались, смотрели друг на друга и что-то «лопотали». Два «больных» ребёнка, которые понимают гораздо больше, что «здоровые» взрослые.
– Приходите ещё, дорогие! Мы очень вас будем ждать!
И тут к ним подбежал Коленька.
– Малыш, не надо, иди сюда! – кричала ему бабушка.
А он стоял рядом с нами и улыбался. Чистый, светлый ребёнок с живой детской душой.
– И ты приходи! И бабушку приводи! Господь обязательно коснётся ее сердца! Ведь в каждом из нас образ Божий. Даже если мы этого пока не знаем.
