В ХХ веке в странах Запада происходит радикальная смена культурной парадигмы, состоящая в переходе от культуры модерна к культуре постмодерна, которая декларирует разочарование в ценностях и идеалах культуры Нового времени и строится по принципу её противоположности.
Сегодня в публичной сфере разворачиваются дискуссии о постмодерне как доминирующей культурологической парадигме развития современных западных обществ и значительной части нашего общества.
Постмодерн достаточно серьезно проанализирован и сам по себе как парадигма, и с использованием сравнительного анализа и оппозиций постмодерн-модерн, постмодерн-религия, постмодерн-культура и так далее. Гораздо меньше сказано о том, как преодолеть разрушительные интенции постмодерна, какое зерно новой парадигмы, которая придет на смену постмодерна, содержится в нем.
Постмодерн и религия
Как известно, именно культура Нового времени, или модерн, относящаяся еще к христианской европейской культуре, порождает атеизм и радикальные формы секуляризации. В сущности, культурные ценности, в основе которых лежало христианство, постепенно заменяются идеями прогресса, сциентизма, атеизма. Как меняется роль христианства — религии, традиционной для западных стран, в постмодернистской культуре?
В литературе последних лет распространено утверждение о том, что современная культура является постсекулярной.
Наиболее активно о постсекуляризации в современных западных странах пишет немецкий философ Ю. Хабермас. Он делает вывод о необходимости десекуляризации культуры, которая, с его точки зрения, обусловлена тем, что светская культура обнаруживает свою неспособность формировать граждан, ориентированных на нечто большее, чем собственное благополучие.
Идею религиозного ренессанса в культуре постмодерна обосновывает и немецкий философ П. Козловски: «Постмодерн проявляет духовные и религиозные признаки. Он воскрешает в памяти тот факт, что культура и общество всегда имеют религиозное измерение. Тем самым он примыкает к Средневековью и одновременно противостоит младогегельянскому “проекту модерна”».
В то же время многие современные исследователи пишут о том, что именно возрождение христианства станет основой преодоления кризиса личности в современном мире. Отчётливо эта позиция выражена в статье Г.С. Киселева «Современный мир и “новое религиозное сознание”», в которой он характеризует потребность современного человека в Боге: «В наше время становится всё яснее, что человек без Бога, человек, сведённый до природного существа, не только не способен осуществить свой идеал, но что он прямо обречён на гибель – и, скорее всего, от собственных рук».
Культура глазами постмодернистов
Как интерпретируют культуру авторы-постмодернисты? В работе Ж. Делеза и Ф. Гваттари «Ризома» формулируется оппозиция по отношению к теоцентрической и культурологической традиции.
Символу дерева они противопоставляют ризому (корневище), которая становится олицетворением нового типа культуры и, в отличие от представлений об иерархии корня, ствола, ветвей, фиксирует связь в виде гетерогенности, равноправия. Ризома представляет собой беспорядочное возникновение множественности, движение, не имеющее определённого направления, но распространяющееся без цели, дающее возможность предсказать следующее движение.
Понятие «ризомного» нивелирует идею центра, авторитета, без которых немыслимо христианское мировоззрение, и ставит в центр культуры понятие массы, освобождённой от любых авторитетов и иерархии ценностей. Человек в этой культуре движется в потоке сознания, не присоединяясь ни к какому из авторитетов, что также несовместимо с традиционным христианством, которое освящено общим признанием Творца и даёт чёткую иерархию ценностей.
Децентрированность культуры, характерная для постмодерна, порождает децентрированность личности, что лежит в основе её глубокого сущностного кризиса. Показывая губительность децентрированности для человека, П. Тиллих пишет: «Самоутрата, как первый и базисный признак зла, – это утрата своего центра детерминации; это дезинтеграция центрированной самости побуждениями к распаду, которые не могут быть приведены к единству. Пока эти побуждения центрированы, они составляют личность как целое. Но с их взаимопротиводействием личность распадается».
Аналогичную точку зрения на необходимость существования центра личности высказывает П. Козловски, который считает, что существование его возможно лишь для религиозного человека, поскольку центр человеческой личности может быть только трансцендентным. Философ критикует теории, согласно которым самость может быть сформирована в результате социализации.
Подчёркивая значение религиозного начала для раскрытия самости, П. Козловски пишет: «Через самотворение самости (и это составляет глубокое убеждение христианства, всех мировых религий и всей большой философии) человеческая жизнь становится сопричастной вечному самотворению божественной самости… Сопричастность божественной жизни составляет центр, сущность самости человека и сердце любой живой культуры».
«Человек потерянный»
Губительность децентрированности для личности в секуляризованной культуре ХХ в. проявляется весьма ярко. Лишённый чётко определённой ценностной ориентации, которая могла бы центрировать личность и была дана в абсолютах христианства, человек в секуляризованной культуре Запада пытается добиться внешнего успеха, а в результате — вместо вожделенного успеха — он получает ощущение пустоты, самопотери, тревожности из-за отказа от своих истинных ценностей в угоду мнимым, навязываемым ему обществом.
Связь возникновения внутренних конфликтов личности с плюрализмом ценностей отмечает Карен Хорни: «Если цивилизация стабильна и имеются прочно установленные традиции, тогда варианты возможных выборов ограничены, диапазон отдельных возможных конфликтов узок… Но если цивилизация находится в состоянии быстрого изменения, где бок о бок сосуществуют крайне противоречивые ценности, а образ жизни разных людей расходится всё сильнее, то выборы, которые приходится делать человеку, весьма многообразны и трудны».
В этой ситуации человек движется во всех направлениях, не имея никакой ясной цели и содержания. Хорни пишет о том, что люди в современной цивилизации обречены на выбор между конфликтующими ценностными ориентациями, причём большинство из них не осознают этого и не решают этого конфликта, они «чаще плывут по течению» и «находятся в ситуации неопределённости».
Может быть, наиболее ярко децентрированность личности проявляется в существовании рыночного характера, проанализированного Э. Фроммом в работах «Иметь или быть» и «Человек для себя». Сущность рыночного характера заключается в том, что человек воспринимает себя как товар среди других товаров, а потому для него главное – сохранить на себя спрос. Э. Фромм указывает, что на протяжении всей жизни человека учат, как постоянно быть востребованным. Для этого личности нужно постоянно меняться, а также подражать тем, кто добился успеха на рынке.
Изменчивость ориентаций составляет единственное постоянное свойство рыночного характера. В этих условиях ценность человека определяется не его человеческими качествами, а способностью меняться в зависимости от спроса, следствием чего является то, что человек вообще перестаёт воспринимать себя как независимое существо, теряет свою индивидуальность, становится полностью зависимым от мнения других людей.
Интегральным выражением самопотери и децетрированности личности в культуре ХХ в. является конформизм, суть которого состоит в том, что «…индивидуум теряет самого себя; общепринятая мораль навязывает ему определённый тип личности, и он его с готовностью принимает, превращаясь при этом в “одного из” и становясь точно таким же, как и все остальные, и таким, каким они хотят его видеть. Стираются грани между собственным, личным “я” и окружающим миром…». Представляется, что именно децентрированность личности, приводящая к её распаду, побуждает всех, кто относится к названным типам личности, искать опору в чём-то внешнем.
Вместе с тем, именно ситуация потери личностью центра, возникшая как результат секуляризации, приводит к тому, что человек в западной культуре ХХ (и XXI) века весьма часто страдает неврозами и психозами. Как отмечает В.П. Руднев, в ХХ в. «каждый третий человек – невротик и каждый десятый – психотик».
Пожалуй, наиболее глубокое и адекватное понимание невроза даёт К. Хорни, утверждающая, что «невроз вызывается столкновением разнонаправленных невротических наклонностей». Вследствие этого невротик переживает состояние «распадения на куски».
Страх дезинтеграции и стремление функционировать как единое целое приводит его к уходу от собственного “я” и созданию идеализированного “я”, в котором «конфликтующие стороны были столь видоизменены, что они более не выступали как конфликты, а казались разными аспектами сложной личности». Однако создание идеализированного «я» не является способом разрешения конфликта личности, но порождает ещё более глубокие внутренние противоречия, приводящие ко всё более глубокому конфликту личности с миром и самой собой.
Возникает парадоксальная ситуация, когда человек в состоянии самовозвышения, отказываясь от высших авторитетов, которые давало ему
христианство, почитая себя центром мира, приходит в состояние дезинтеграции, саморазрушения, приводящее его в конечном итоге к отказу от собственного «я». Таким образом, попытка конечной самости найти центр
в самой себе приводит к тому, что она перестаёт быть центром чего-либо вообще. Человек становится ограниченной самостью, зависимой от ограниченной обстановки. Он утрачивает свой мир и пытается раствориться.
Конец истории?
Парадокс развития западной культуры заключается в том, что мыслители, стоявшие у истоков секуляризации, утверждали: обезбоживание мира приведёт к становлению свободной человеческой индивидуальности.
В итоге в секуляризованной культуре ХХ в. сформировалась весьма ярко выраженная тенденция к нивелированию индивидуальности. Доминирующим типом личности в культуре конца ХХ в. становится не свободная творческая индивидуальность, а конформист, живущий по принципу «я буду как все» и более всего на свете боящийся всех проявлений собственного «я».
Если в религиозной христианской картине мира даются чёткие основания для дифференциации мира духовного и материального, при утверждении главенства первого устанавливаются чёткие границы мира потустороннего и трансцендентного, божественного, то в картине мира постмодерна отсутствие чётких онтологических установок ведёт к стиранию граней между реальностью и нереальностью, вследствие чего человек живёт в иллюзорном мире, не имея при этом возможности управлять своей жизнедеятельностью и становясь объектом тотальной манипуляции.
Если обобщить все вышеописанное, то можно заключить, что человек эпохи постмодерна теряет свое бытие, личность, самого себя, ценности, то есть все. В центре постмодерна пустота.
Недаром Константин Леонтьев еще в позапрошлом веке так защищал «цветущую сложность» мира и так сокрушался по поводу упрощающей унификации, которую несет с собой капитализм (и постмодерн как его прямое следствие). Леонтьев уже тогда предугадывал пустоту. В то время это было гениальным пророчеством, сейчас – это реальность.
«Ничто ничтожит себя» — это утверждение, частично отсылающее нас к Гегелю, как нельзя лучше описывает механизм существования постмодерна. Такая герметичная пустота отрицает любое движение внутри вакуума, она постоянна и неизменна. Поэтому многие апологеты постмодерна говорят о конце истории.
Борьба с пустотой
Что можно противопоставить тоталитарной пустоте постмодернизма? Ответ — творчество во всей его полноте.
Например, Куваев предлагает оригинальную идею понимания пустоты как оппозиции творчеству: «Японский иероглиф «гэки» (театр) состоит из двух частей – левая обозначает «пустоту», а правая – «клевец» (боевой топор с узким лезвием). Трактовать это сочетание можно по-разному, но для меня это символ борьбы с пустотой. Конечно, если внимательно изучить весь путь мирового театра, можно сказать, что борьба, увы, пока не в его пользу… Сила театра в сиюминутности мгновения, которое невозможно остановить, и потому так опасного для пустоты».
Радикальное же противопоставление постмодерну — возрождение христианства и христоцентричности бытия, которое способно выявить необходимые для человека ценности и структурировать их иерархию. Христианская аскетика творчества, выкованная в непримиримой борьбе с падшим естеством может и должна придти на смену пестрой оголтелой пустоте постмодерна.
Вспомним, именно христианство, которое призывает своих приверженцев конструировать себя по образу и подобию Божьему, ориентировало личность одновременно как на её отождествление со Христом, так и на ощущение самотождественности. Ориентируясь на абсолютные нравственные ценности, человек имеет возможность оставаться тождественным самому себе.
Но христианство, помимо нравственности, духовности и прочего, несет знание, незамутненное секулярной культурой. Это знание духовных законов мира, которые более фундаментальны, чем научные законы, поскольку дух в христианстве предшествует всему комплексу материи и материальных законов.
В том случае, если церковь сведет связи с постмодерном к минимуму, то наименее повредится от его всеразлагающего влияния; тогда будет возможно некое Новое Средневековье, только на фундаментально иных основаниях. Если Средневековье классическое строилось на состоявшемся пришествии Христа (отсюда следует весь генезис христианских церквей и постепенное скатывание культуры в постмодерн), то Новое Средневековье будет построено на будущем пришествии Христа.
Но здесь мы сразу сталкиваемся с эсхатологической проблемой, ведь, согласно Евангелию, перед Вторым пришествием Христа будет царство антихриста. Исходя из этого, будущее, по меньшей мере, дуалистично. Мы не верим в принудительность отрадного, светлого, желанного будущего: вполне возможно, что, преодолевая постмодерн, мы придем к еще в большему падению, которое будет тем страшней, чем больше будет подменяться религиозность истинная религиозностью «подправленной», — ложной и лживой. Но принципиально пытаться выстраивать проекты будущей культуры, которая преодолеет «ничто» постмодерна, необходимо, так как именно через позитивный творческий подход приходит будущность, которую еще до осуществления можно рассмотреть на предмет истинности и качественности.
Новое Средневековье может стать временем духовной зрелости, когда единственно христианство будет средой обитания человечества. Это время может стать временем творчества истинных ценностей, ничего общего не имеющим со сциентистским взлетом начала XX века, но, возможно, станет последним в истории человечества.
Максим Козлов-Шульженко, преподаватель, художник, философ
Опубликовано на сайте «Тезис.ru: Гуманитарные дискуссии»:
http://thezis.ru/budushhee-kulturyi-postmoderna.html
http://www.portal-slovo.ru
