Русский мир: смысл и стратегии

В Послании Федеральному Собранию 2007 года президент Владимир Путин вновь обратился к понятию «Русский мир». Он сказал: «Наша страна исторически формировалась как союз многих народов и культур. И основу духовности самого российского народа испокон веков составляла идея общего мира – общего для людей различных национальностей и конфессий. В этом году, объявленном Годом русского языка, есть повод ещё раз вспомнить, что русский – это язык исторического братства народов, язык действительно международного общения. Он является не просто хранителем целого пласта поистине мировых достижений, но и живым пространством многомиллионного «русского мира» – который, конечно, значительно шире, чем сама Россия. Поэтому, как общее достояние многих народов, русский язык никогда не станет языком ненависти или вражды, ксенофобии или изоляционизма».

 

Этот хотя и не новый, но привлекательный концепт под названием «Русский мир»  появился в отечественном политическом и научном языке сравнительно недавно. В академическом плане речь идет о феномене российской диаспоры, актуализировавшейся в нашей жизни с эпохой горбачевской либерализации и с открытием России для внешнего мира и внешнего мира для России. Вопрос о российской диаспоре обрел   драматическое содержание после распада СССР, когда образовалась новая диаспора уже не столько за счет эмиграции в позднем СССР и после его распада, сколько по причине изменения границ и сокращения территории исторического российского государства.

 

Появление метафоры «Русский мир» (а это, бесспорно, метафора, требующая объяснения) сопровождается в языке российских политиков и экспертов фантастическими цифрами и рискованными сравнениями типа, что больше: Русский мир или Россия. Поэтому необходимо ответить на некоторые вопросы. Например, каков смысл категории «Русский мир» и в чем ее значимость для России? Как формировался этот мир и каковы его перспективы? Что лежит в основе отношений российского общества и государства с Русским миром?

 

Мы рассмотрим Русский мир с политико-антропологической точки зрения и сделаем некоторые выводы по поводу национальной стратегии в этом направлении, не касаясь важных сюжетов православия как одной из скреп Русского мира и постсоветской эмиграции в дальнее зарубежье.

 

СМЫСЛЫ РУССКОГО МИРА

 

С российского народа необходимо начинать разговор о Русском мире. Российский народ создал самое обширное государство и входит в число десяти самых крупных по численности  народов. У нашего государства много выдающихся достижений и вклад его в мировую цивилизацию и в мировую культуру более чем примечателен. Далеко не всем государствам и народам удается породить феномен глобального размаха, который можно было бы назвать «миром», т.е. трансгосударственным и трансконтинентальным сообществом, которое объединено своей причастностью к определенному государству и своей лояльностью к его культуре. Такими мирами обладают, наряду с Россией, только Испания, Франция и Китай. Возможно, в какой-то степени, Ирландия вместе с Великобританией.

 

«Мир», или диаспора – это не просто сумма эмигрантов, выехавших с территории исторического государства в разные эпохи и в разные страны. Это близкие, но не совпадающие явления. Ясно, что без массовой эмиграции невозможно возникновение культурно родственного населения за пределами государства. Но само по себе большое число не гарантирует возникновение за рубежами Родины родственного внешнего мира. Эмигрантов может быть очень много, как, например, выехавших из Индии, внешняя миграция которой самая большая в мире. Но расовая, языковая, кастовая разнородность в момент исхода и быстрая ассимиляция в новых местах в случае с Индией не создали такого феномена, который можно было бы назвать «Индийским миром» наподобие «Мира хуацяо» (выходцев из Китая) или «Русского мира» (выходцев из России).

 

Почему более корректно говорить, что российский (а не русский) народ породил русский (а не российский) мир, хотя эмиграция из России и те, кто когда-то был частью России, имеют столь же многоэтничную природу, как и собственно российский народ?

 

Потому что, во-первых, в диаспоре теряется этническая актуальность. Мигранты воспринимаются принимающим обществом как гомогенные (культурно одинаковые) выходцы из определенной страны. С давних пор выходцы из России называются русскими, это прилагательное от названия страны и не более того. Как правило, мигранты сами следуют этому упрощенному восприятию, хотя в ряде ситуаций и по ряду причин они могут отвергать русскость и доказывать, что они евреи, цыгане, чеченцы, черкесы, финно-угры и т. п.

 

Скажем, для французов или американцев  важнее, что кто-то в их стране выходец из России и он говорит по-русски, а то, что он может быть чувашом или осетином, в дальнем мире уже не имеет значения. С этим соглашаются и мигранты, ибо им сложнее объяснять, что в России есть еще чуваши, осетины и много других национальностей. Упрощенное восприятие выходцев из других стран – это общая норма. Для россиян все выходцы из Китая – китайцы, из Испании – испанцы, а из Великобритании – англичане. В самой же  России этнические различия среди россиян остаются более значимыми. «За рубежом мы все русские, а дома уже разные». Здесь сказывается не только мировая норма, но и отечественная специфика фундаменталистской (примордиальной) трактовки этничности.

 

Во-вторых, диаспора становится именно русской диаспорой, а не тривиальной миграцией или совокупностью всех выходцев из страны потому, что она осознает и воспроизводит свое единство во внешнем мире на основе главной культурно отличительной черты – русского языка. Утратившие эту черту, как правило, теряют свою принадлежность к Русскому миру. Литовские татары, иорданские черкесы или косовские адыги не есть часть Русского мира, хотя они есть часть исторических российских соотечественников за рубежом и по федеральному закону о государственной поддержке соотечественников и по программе содействия добровольному переселению соотечественников в Россию имеют право на поддержку государства. Равно как ассимилировавшийся в языковую и социальную среду других стран потомок русских или евреев, выехавших из России до или вскоре после революции 1917 года, также не может считаться частью Русского мира.

 

Зато бесспорной частью Русского мира являются те, кто выехал из страны в разные исторические периоды и сохранил знание русского языка, а вместе с ним – в разной степени лояльность и привязанность к России. Русские липоване в Румынии – выходцы из Российской империи, продолжающие играть в КВН на русском языке. Бывшие жители СССР, выехавшие в страны Европы и Америки, составляют часть Русского мира, даже если по своему этническому происхождению они не только русские, но армяне, грузины, украинцы. Хотя их родственные корни находятся сегодня не только в России, но уже в новых независимых государствах.

 

Именно русский язык и русскоязычная российская или советская культура вместе с исторической памятью объединяют и конструируют этот мир. Связь с Россией в смысле лояльности и привязанности остается третьей важнейшей чертой Русского мира, но эта связь может быть изменчивой и иметь противоречивые смыслы и направленности. Здесь главное  – сам факт ощущения связи и демонстрируемое отношение к России, будь это потомки русских эмигрантов, сохраняющие Форт Росс в Калифорнии, или же борцы против «кремлевских режимов», окопавшиеся в Лондоне. Таким образом, русский язык, русскоязычная культура и демонстрируемый интерес к Родине отличают принадлежность к Русскому миру.

 

Как же быть в таком случае с этничностью, которая зачастую объявляется единственной отличительной характеристикой, когда под Русским миром имеют в виду 25 миллионов русских в постсоветских государствах и несколько миллионов в дальнем зарубежье? Что касается более давних (досоветских) времен и более отдаленных стран выезда россиян, то в этом случае этничность трудно определить как главную отличительную черту Русского мира. Собственно русские (великороссы) были в явном меньшинстве и, возможно, остаются таковыми в дальнем Русском мире. В этом случае гораздо более определяющим были опять же язык и вера – принадлежность к Русской православной церкви. Но в более поздние (советские) времена и в ближнем мире, где этничность стала уже частью выученного культурного багажа и политическим языком, русские – это главное отличие Русского мира. Хотя к Русскому миру можно относить и часть нерусских, особенно выехавших в Израиль евреев в составе смешанных семей и сохраняющих русский язык как основной и тесную связь с Россией. Но все ли русские могут быть его частью, скажем, в Латвии и Эстонии, где они стояли в 1989 году вместе с прибалтами в людской цепи с требованием независимости, а сейчас проголосовали в эстонском парламенте за закон о сносе памятника советскому солдату? Таким образом, вопрос о русской этнической принадлежности так же важен для поздних (советских) волн эмиграции, как православие было важно для более ранних. Для постсоветских эмигрантов и для тех, кто никуда не уезжал, а от кого «мигрировали» границы собственной Родины, доминирующими факторами остаются язык, религия и гуманитарно-политические связи с Россией. Последние гораздо более актуальны в ситуациях дискриминации и попыток принизить статус или унизить русских или «русскоязычных» со стороны «титульных» этнонационалистов стран бывшего СССР.

 

При всех отмеченных неоднозначностях сам по себе Русский мир есть реальность, он проявляет себя в самых разных ипостасях, в большинстве своем значимых для России и ценимых россиянами. Однако обратимся к истории, чтобы избежать упрощений и чтобы выработать адекватные стратегии России.

 

СТАРЫЙ РУССКИЙ МИР

 

Россия за последние полтора века была мощным поставщиком эмиграции, а значит, и потенциальной диаспоры, хотя не все выехавшие из России – это всегда диаспора. В дореформенной России наблюдались интенсивная пространственная колонизация и преимущественно религиозная эмиграция (русские старообрядцы). И хотя переселенцы XVIII – первой половины XIX века почти все оказались в составе расширяющейся России, часть их поселилась в Добрудже, вошедшей в состав Румынии и Болгарии с 1878 года, и на Буковине, отошедшей с 1774 году к Австрии. Еще раньше, в 70–80-е годы XVIII века, имел место отток более 200 тысяч крымских татар в пределы Османской империи. В европейской части Турции (Румелии) в начале XIX века проживали 275 тысяч татар и ногайцев. В 1771 году примерно 200 тысяч калмыков ушли в Джунгарию. Калмыки – пример множественной диаспорной идентичности: для многих из них родина – это каждая предыдущая страна исхода или несколько стран в зависимости от ситуации и выбора.

 

В пореформенные десятилетия пространственные движения населения значительно увеличились. Свыше 500 тысяч выехало в 1860–1880-е годы (в основном поляки, евреи, немцы) в соседние государства Европы и небольшая часть – в страны Америки. Особенность этой волны эмиграции в том, что она не привела к образованию устойчивой российской диаспоры, еще раз подтверждая тезис, что не каждое переселение на новое место ведет к образованию диаспоры. Причина здесь в том, что по своему этническому, религиозному составу и социальному статусу эта эмиграция уже (или еще) была диаспорой в стране исхода, а более позднее появление «настоящей исторической родины» (Польши, Германии и Израиля) исключило возможность выстраивания диаспорной идентичности с Россией.

 

Другими причинами того, что ранняя эмиграция из России не стала базой для образования диаспоры, могли быть характер миграции и историческая ситуация в принимающей стране. Это была отчетливо неидеологическая (трудовая) эмиграция, поглощенная хозяйственной деятельностью и экономическим выживанием. В ее среде было недостаточно представителей интеллектуальной элиты и этнических активистов, которые взяли бы на себя труд политического производства диаспорной идентичности. Без интеллектуалов как производителей субъективных представлений нет диаспоры, а есть просто эмигрантское население. Возможно, свою роль сыграл также антицаристский характер ранних российских эмиграций, но этот аспект следует специально изучать. Скорее, это был второстепенный момент для большинства неграмотного населения, вовлеченного в переезд.

 

В последние два десятилетия XIX века эмиграция из России резко возросла. Уехало примерно 1140 тысяч человек, в основном в США и Канаду. Особую группу составили «мухаджиры» – жители преимущественно западной части Северного Кавказа, покинувшие территории своего проживания в ходе Кавказской войны. Они переселились в разные регионы Османской империи, но больше всего – на Малоазиатский полуостров. Их численность, по разным источникам, колеблется от 1 до 2,5 миллиона человек. Мухаджиры составили основу для черкесской диаспоры, которая в момент происхождения не была российской, а стала таковой уже после включения Северного Кавказа в состав России.

 

Есть основания полагать, что в ряде стран эта часть переселенцев осознавала и вела себя как диаспора: действовали ассоциации, политические объединения, существовали печатные органы и солидарные связи, предпринимались меры по сохранению культуры и языка. Вклад страны-донора в сохранение этой диаспоры был минимальным, особенно в советский период. Не только осуществлять связи, но даже писать о мухаджирах в научных трудах было почти невозможно. Родина надолго, а для многих и навсегда исчезла из идеологического комплекса диаспоры. Кавказ был где-то там, за «железным занавесом», и питал диаспору слабо.

 

Единственное обратное воздействие происходило через идеологическую и политическую миссию борьбы с СССР и коммунизмом, но этим занимались единицы, как, например, Абдуррахман Авторханов – чеченский политолог, проживавший в ФРГ. Его представление о родине было столь смутным, что описание Авторхановым истории депортаций чеченцев и ингушей строилось на убеждении, что вайнахский народ исчез в горниле сталинских репрессий. Отсюда родилась известная метафора «народоубийства». По причине исторической давности и изоляции от родины черкесская диаспора или таяла, или оставалась обычным иммигрантским населением, подвергавшимся местной интеграции и ассимиляции. Ее актуализация произошла в последние годы именно под воздействием родины, когда в СССР, а затем в России осуществлялись глубокие трансформации.

 

Новая родина вспомнила о диаспоре раньше, чем сам диаспорный материал, ибо последний был нужен для целого ряда новых коллективных, групповых стратегий. Во-первых, наличие соотечественников (соплеменников) за рубежом помогало советским людям осваивать внезапно открывшийся для них внешний мир. Во-вторых, новые формы деятельности, например, предпринимательство, порождали надежды на «богатую диаспору», члены которой могут помочь в серьезном бизнесе или хотя бы в организации шоп-туров в Турцию, Иорданию, США и другие страны. В-третьих, мифические миллионы эмигрантов, якобы готовых вернуться на свою историческую родину, могли поправить демографический баланс и пополнить ресурсы для тех, кто, пребывая в меньшинстве, задумал образовать «свое» государство в ходе «парада суверенитетов».

 

Первыми захотели добавить к своей численности зарубежных соплеменников абхазы. За ними последовали казахи, чеченцы, адыгейцы и некоторые другие группы. В целом же случай черкесской диаспоры скорее свидетельствует о том, что исторически давние миграции и изоляция от родины редко создают устойчивые и полнокровные диаспоры, как бы на этот счет ни фантазировали энтузиасты «зарубежья» в самой стране исхода.

 

Возможно, аналогичная ситуация сложилась бы и с другой частью (преимущественно восточнославянской) эмиграции из России конца прошлого века, если бы не происходила ее мощная и периодическая подпитка в последующее время. В первые полтора десятилетия ХХ века эмиграция из страны еще более усилилась. До Первой мировой войны Россию покинуло около 2,5 миллиона человек, переселившихся в основном в страны Нового Света. Всего примерно за 100 лет с начала массовых внешних миграций из России выехало 4,5 миллиона. Можно ли считать эту массу выходцев из дореволюционной России диаспорой? Наш ответ: конечно, нет. Во-первых, территориально почти всех эмигрантов того периода поставляли Польша, Финляндия, Литва, Западная Белоруссия и Правобережная Украина (Волынь), и тем самым Россия создавала диаспорный материал в значительной мере для других стран, которые исторически возникли в последующие периоды. Да, многие из эмигрантов культурно были русифицированы и даже считали родным языком русский, но невозможно ближайшего соратника Гитлера Альфреда Розенберга считать представителем русской эмиграции, хотя он был выходцем из Литвы и лучше говорил по-русски, чем по-немецки.

 

Между тем современные политические спекуляции историков позволяют создавать подобные конструкции. Так, радиостанция «Свобода» посвятила одну из передач книге американского историка Уолтера Лакиера «Российские корни фашизма», где как раз случай с гитлеровскими соратниками из российской Прибалтики был положен в основу конструкции происхождения фашизма в России! При этом выражение «российские корни фашизма» (Russian Roots of Fasсism) в неточном обратном переводе как «русские корни фашизма» оказалось откровенно провокационным.

 

Во-вторых, этнический состав эмиграции также повлиял на ее судьбу в плане возможности стать именно российской диаспорой, то есть частью Русского мира. В числе российских эмигрантов в США 41,5 процента составляли евреи. Погромы и сильная дискриминация евреев в России, а также их нищета обусловили глубокий и длительно сохраняющийся отрицательный образ родины, который отчасти сохраняется даже до сих пор. Успешная интеграция этой части эмигрантов в американское общество (не без проблем и дискриминации вплоть до середины ХХ века) также обусловила быстрое забывание «российскости», а тем более «русскости». В США, Канаде и Мексике многие потомки этой части эмиграции (более десятка только одних коллег-профессоров!) почти никак не сохранили и не ощущали сопричастность к России. А значит, и не были ее диаспорой.

 

Из 4,5 миллиона эмигрантов из России только около 500 тысяч считались «русскими», но на самом деле это были также украинцы, белорусы, часть евреев. Перепись США 1920 года зафиксировала 392 тысяч русских и 56 тысяч украинцев, хотя это завышенные цифры, так как среди них были представители многих этнических групп, особенно евреев. В Канаде перепись 1921 года также зафиксировала почти 100 тысяч русских, однако на самом деле в эту категорию оказались включены почти все восточные славяне и евреи, выехавшие из России. Таким образом, всего за годы дореволюционной эмиграции Россия поставила 4,5 миллиона человек в качестве диаспорного материала для разных стран, из которых не более 500 тысяч были русские, украинцы и белорусы. Кто из многочисленных потомков этих людей ощущает сегодня свою связь с Россией, сказать  трудно.

 

ТРАДИЦИОННАЯ РОССИЙСКАЯ ДИАСПОРА

 

Исторический отсчет традиционной российской диаспоры начинается позднее в связи с миграционными процессами после 1917 года. В 1918–1922 годах большого размаха достигла политическая эмиграция групп населения, которые не приняли советскую власть или потерпели поражение в Гражданской войне. Размер так называемой белой эмиграции определить трудно (примерно 1,5–2 миллиона), но ясно одно: впервые подавляющее большинство эмигрантов составили этнические русские. Именно об этой категории можно говорить не только как о диаспорном человеческом материале, но и как о манифестной (в смысле жизненного поведения) диаспоре с самого начала возникновения этой волны мигрантов. Именно это стало рождением Русского мира.

 

Объясняется это рядом обстоятельств, подтверждающих тезис, что диаспора – это явление прежде всего политическое, а миграция – социальное[1]. Элитный характер мигрантов, а значит, более обостренное чувство утраты родины (и имущества) в отличие от трудовых мигрантов «в овечьих тулупах» (известное прозвище славян-иммигрантов в Канаде), обусловили более устойчивое и эмоционально окрашенное отношение к России. Именно эта эмиграция-диаспора вобрала в себя данные мной выше характеристики Русского мира (язык, православие, идентичность), в том числе и производство параллельного культурного потока, который ныне частично возвращается в Россию.

 

Именно эта эмиграция не имела никакой другой конкурирующей родины, кроме России во всех ее исторических конфигурациях ХХ века. Именно к этой эмиграции в последнее десятилетие оказались больше всего направлены симпатии страны исхода, согрешившей в процессе демонтажа господствовавшего политического порядка радикальным отторжением всего советского периода как некой исторической аномалии. Ностальгией оказалась охвачена не столько диаспора, сколько ее современные отечественные потребители, желавшие увидеть в ней некую утраченную норму, начиная от манер поведения и заканчивая «правильной» русской речью. Русская (российская) диаспора как бы родилась заново, обласканная вниманием и извиняющей щедростью современников на исторической родине. На наших глазах историки сконструировали миф о «золотом веке» русской эмиграции, с которым еще придется разбираться с помощью новых более спокойных прочтений.

 

Было бы несправедливо, с точки зрения исторической корректности, забыть то обстоятельство, что «белая эмиграция» существовала и сохранилась не просто в силу своего элитно-драматического характера, но и потому, что продолжала получать пополнение в последующие исторические периоды. Во время Второй  мировой  войны  из почти 9 миллионов пленных и вывезенных на работы к 1953 году вернулось около 5,5 миллиона человек. Многие были убиты или умерли от ран и болезней. Однако не менее 300 тысяч так называемых перемещенных лиц остались в Европе или уехали в США и другие страны. Правда, из этих 300 тысяч только меньше половины были вывезены с территории СССР в его старых границах. Не только культурная близость со старой эмиграцией, но и идеологическое сходство в отторжении (точнее, в невозможности возврата) СССР позволили более интенсивное смешение этих двух потоков (в сравнении с ситуацией враждующей диаспоры), а значит, поддержание языка и мизерных послесталинских связей с родиной (после Хрущева).

 

Мой информатор Семен Климсон, молодым человеком вывезенный в годы войны из Белоруссии немцами, женился на Валентине – дочке белого эмигранта (родственника генерала Краснова и теософки Блаватской). Валентина Владимировна во время нашей последней встречи летом 1998 года призналась, что со своим французским образованием чувствует себя больше француженкой (выросла во Франции), но остается русской и сохраняет язык только из-за Семена, который «так и остался русским».

 

Не менее, а даже более идеологической была небольшая, но политически громкая эмиграция из СССР в 1960–1980-е годы в Израиль, США, затем в Германию и Грецию. В 1951–1991 годах из страны выехало около 1,8 миллиона человек (максимально в 1990–1991 годы – по 400 тысяч), из них почти 1 миллион евреев (две трети – в Израиль и треть – в США), 550 тысяч немцев и по 100 тысяч армян и греков. Эмиграция продолжалась и в последующие годы, но несколько меньшими темпами. Какое число российских соотечественников живет в дальнем зарубежье? Само число 14,5 миллиона выехавших из страны мало что говорит, ибо более двух третей жили на территориях, которые включались в состав Российской империи или СССР, а сейчас не являются частью России. Восточноcлавянский компонент в этом населении был невелик до прибытия основной части «белой эмиграции» и перемещенных лиц. После этого русских выехало мало. В целом русских в дальнем зарубежье – около 1,5 миллиона человек, в том числе в США – 1,1 миллиона. Что касается лиц, имеющих «русскую кровь», то их в несколько раз больше.

 

Большой вопрос: как и кем считать представителей других этнических групп? Выходцы из России создали основные этнические общности в двух странах: в США 80 процентов евреев – это выходцы из России или их потомки, в Израиле не менее четверти евреев – выходцы из России. Этнический состав, культурный багаж и установки эмигрантов были разными, и поэтому не все  из них составили Русский мир, хотя многое здесь остается дискуссионным. Случай с черкесской диаспорой уже приводился. Другой случай с еврейской миграцией, которая во все эпохи составляла существенную часть мигрантов, а в конце ХХ века – это было большинство всех уехавших из СССР и Российской Федерации (наряду с российскими немцами).

 

Формально российские евреи и немцы совершали акт воссоединения или возвращения на историческую родину, но, по сути, это был отъезд из страны русских по культуре людей. Давние эмигранты-евреи адаптировались в новых обществах, многие потеряли язык и какую-либо связь с Россией, в том числе и эмоциональную. Потомки Голды Меир, рожденной в Киеве и ставшей впоследствии премьер-министром Израиля, едва ли могут быть отнесены к представителям Русского мира, как и сотни встреченных мною американцев и канадцев русско-еврейского происхождения, дедушки и бабушки которых приехали из России. Но далеко не все евреи «воссоединились» или «вернулись», и тем более далеко не все евреи отвергли Россию. Перестройка и открытость страны позволили не отвергать ее – необязательно было стараться освоить иврит и забыть русский, а также друзей и родственников в Москве или в других городах. Можно было сохранить квартиру и даже работу, а недавно выехавшие израильские евреи контролируют во многом деловые связи между двумя странами. Сохраняется мощное русскоязычное информационное поле. Аналогичная ситуация, но с большей аккультурацией в пользу американской культуры складывается среди новейшей еврейской эмиграции в США.

 

Все это, на мой взгляд, составляет Русский мир. И во многих случаях было бы дикостью проводить этническую различительную линию между зарубежными соотечественниками-эмигрантами, как это одно время изо всех сил пытались сделать российские законодатели. Им хотелось «зафиксировать» российскими соотечественниками только тех, у которых вне России нет «своей государственности» (например, русская певица Галина Вишневская) и не считать соотечественниками тех, у кого есть своя государственность вне России (это, видимо, ее муж еврей Мстислав Ростропович).

 

В какой-то мере вопрос о трудных случаях принадлежности к Русскому миру касается российских немцев. На мой взгляд, миллион человек выехавших из России и Казахстана на «историческую родину» во многом продолжает принадлежать к Русскому миру. Русскими считают их местные немцы, да и они сами. Может быть, только дети, научившиеся говорить без акцента на немецком языке и забывшие русский язык, перестанут соотносить себя с Россией и отойдут тем самым от Русского мира. Неоднозначных и подвижных ситуаций можно было бы привести много, что говорит о том, что Русский мир – это не просто статистическое множество мигрантов из России. Это – одна из форм культурного поведения и идентичности, то есть ощущения, лояльности и избранного служения.

 

Если из общего числа исторических выходцев из нашей страны и их потомков исключить тех, кто полностью ассимилировался, не владеет русским языком, считает себя французом, аргентинцем, мексиканцем или иорданцем и никакого чувства связи с Россией не испытывает, все равно число «соотечественников за рубежом» остается не только большим, но и трудно определимым по «объективным» характеристикам. Тем более, если эти характеристики относятся к сфере самосознания и эмоционального выбора, что тоже следует считать объективными факторами.

 

Проблему представляет не сам факт большой численности диаспоры (такую проблему скорее создал для государства закон, предусматривающий выдачу «удостоверений соотечественников» по всему миру). Диаспоры в их традиционном значении могут превышать население стран исхода, и у России в силу исторических обстоятельств суммарная эмиграция была действительно многочисленной, как и у ряда других стран (Германия, Великобритания, Ирландия, Польша, Китай, Филиппины, Индия и др.). Проблема с определением диаспоры состоит в механистической опоре этого на акт перемещения человека или его предков из одной страны в другую[2], без первостепенного учета фактора сохранения языка и связи с Россией.

 

НОВЫЕ ДИАСПОРЫ И РУССКИЙ МИР

 

Слабость общепринятого определения диаспоры состоит в том, что оно основывается на перемещении (миграции) людей и исключает другой менее распространенный случай образования диаспоры – перемещение государственных границ, в результате чего культурно-родственное население, проживавшее в одной стране, оказывается в двух или в нескольких странах, никуда не перемещаясь в пространстве. Так создается ощущение реальности, имеющей политическую метафору «разделенного народа» как исторической аномалии. И хотя «неразделенных народов» история почти не знает (административные, государственные границы никогда не совпадают с этнокультурными ареалами), эта метафора составляет один из важных компонентов идеологии этнонационализма, который исходит из утопического постулата, что этнические и государственные границы должны совпадать в пространстве. Однако эта важная оговорка не отменяет факт образования диаспоры в результате изменения государственных границ. Проблема в том, по какую сторону границы появляется диаспора, а по какую – «основная территория проживания». С Россией и русскими после распада СССР, казалось бы, все ясно: здесь «диаспора» однозначно располагается за пределами Российской Федерации. Хотя эта новая диаспора (в прошлом ее не было вообще) тоже может быть исторически изменчивой и вариант самостоятельной «балто-славянскости» вполне может заместить нынешнюю пророссийскую идентификацию данной категории русских.

 

Если в трактовке русских в Прибалтике и других государствах бывшего СССР как новой российской диаспоры на нынешний исторический момент существует высокая степень согласия, то вопрос с осетинами, лезгинами, эвенками (около половины последних живет в Китае) несколько сложнее. Здесь диаспора, в случае появления данного дискурса (по поводу, например, эвенков этот вопрос вообще пока не стоит ни для ученых, ни для самих эвенков), это прежде всего вопрос политического выбора со стороны представителей самой группы и вопрос межгосударственных стратегий. Хорошо интегрированные азербайджанские лезгины, более урбанизированные по сравнению с дагестанскими, могут не чувствовать себя «российской диаспорой» по отношению к дагестанским лезгинам. Зато лишенные территориальной автономии и пережившие вооруженный конфликт с грузинами южные осетины сделали выбор в пользу диаспорного варианта, и этот выбор стимулируется североосетинским обществом и властями данной российской автономии.

 

Однако обратимся к главной проблеме Русского мира. Действительно самый грандиозный момент в его истории с точки зрения масштабов и смыслов произошел после распада СССР. Это был геополитический катаклизм (насчет «катастрофы» нужно разбираться с учетом мнения большинства ее участников). Особенно он коснулся русского народа. Если «титульные» народы  бывших союзных республик обрели отдельную государственность, которую истолковали как свою исключительную собственность и этим  достаточно надменно пользуются, тогда для них это никак не катастрофа. Распропагандированные российскими спецами, что Россия вымирает, люди в ее городах замерзают, а государство россияне построили криминальное, да еще и свою молодежь посылают на войну в Чечню, большинство не титульных граждан новых стран, включая и русских, приняли как свою Родину эти страны и стали лояльными гражданами или  жителями, стремящимися получить гражданство новых стран.

Недостаточная правовая культура, наглость титульных  национализмов (государство – это «мы»), явная поддержка «мировым сообществом» массовых нарушений прав человека, особенно политических и языковых, неумелая поддержка со стороны России позволили  реализовать грандиозную историческую манипуляцию с лишением базовых прав на созданные самоопределившимися территориальными сообществами государства населения с «неправильной» этнической принадлежностью. Вместе с низведением этой части населения до категории «национальных меньшинств», а не народов-партнеров (как, например, в Великобритании, Бельгии, Испании, Канаде, Финляндии) был жестоко наказан и язык большинства или почти половины населения ряда новых стран. Половина налогоплательщиков в Латвии, Украине, Киргизии, Казахстане, Молдове не смогли добиться права, чтобы новые государственные бюрократии разговаривали на их языке. Такую узурпацию этноязыковых прав по политическим причинам (прежде всего, дистанцировать новые страны от России) мир смог принять и даже спонсировать исключительно по идеологическим и геополитическим расчетам, ибо никакое право не могло это оправдывать. Что случилось с «новым русским миром», который возник после 1991 года? Приведем данные о количестве русских в сравнении с последней советской переписью 1989 года.

Перепись 1989 г., тыс. чел	Постсоветский учет		убыль, в %
	тыс. чел.	год переписи
Россия	119865,9	115868,5	2002 г.	-3,3
Украина	11356	8334,0	2001 г.	-26,6
Казахстан	6228	4479,6	1999 г.	-28,1
Узбекистан	1653	1362,0	оценка	-17,6
Белоруссия	1342	1141,7	1999 г.	-14,9
Латвия	906	703,2	2000 г.	-22,4
Киргизия	917	603,2	1999 г.	-34,2
Эстония	475	351,2	2000 г.	-26,1
Литва	344	219,8	2000 г.	-36,1
Молдавия	562	198,1	2004 г.	-64,8
Туркмения	334	156,8	оценка	-53,1
Азербайджан	392	141,7	1999 г.	-63,9
Таджикистан	388	68,2	2000 г.	-82,4
Грузия	341	67,7	2002 г.	-80,1
Армения	52	15,0	2001 г.	-71,2
Всего	145155,9	133710,7		-7,9
В т.ч.без РФ	25290,0	17842,2		-29,4
СНГ	143430,9	132436,5		-7,7
страны  Балтии	1725,0	1274,2		-26,1

Численность русских в государствах СНГ и Балтии

Сразу оговоримся: то, что я называю «новым русским миром», не ограничивается только этническими русскими, как и в случае с дальними мирами. Безусловно, к Русскому миру по языку и демонстрируемой связи с Россией относятся представители других национальностей, включая даже часть представителей титульных национальностей, многие из которых никакого другого языка, кроме русского, не знают и желают связывать свою судьбу с Россией. К Русскому миру относятся не только русские духоборы, оставшиеся проживать в Богдановском районе Грузии, но и те карабахские армяне, которые не знали армянского языка и переехали в Россию, которая им ближе.  К Русскому миру относится значительная часть русскоговорящих белорусов и украинцев, православных и русскоговорящих гагаузов в Молдове, русскоговорящих татар Литвы и многие другие группы. Но подавляющую основу нового (ближнего) Русского мира составляют русские.

 

Распад СССР дал им три варианта жизненной стратегии: ассимиляция в титульную культуру и язык, отъезд в Россию и отстаивание равного статуса в новом сообществе. К великому сожалению, большинство специалистов и политиков рассматривали только первые два варианта – самые неестественные с точки зрения рациональных человеческих выборов и самые трудно реализуемые.

 

Мною в начале 1990-х годов даже рассматривалась возможность в ряде случаев еще одного варианта – отыгрывание русскими центральной власти в новых государствах. Такая возможность была, например, в Латвии в случае нулевого варианта гражданства, большей эмиграции латышей за границу и лучшей политической организации русских и других нелатышей в Латвии. Но старая советская догма, что Латвия принадлежит латышам, а не латвийцам, взяла верх, и после вступления Латвии в НАТО этот вариант уже не позволят и союзники. Мне также казалось, что ассимиляция русских в новых странах невозможна при наличии огромного русского этнического ядра по соседству и мирового статуса русского языка как языка жизненного преуспевания. В массовый отъезд 25 миллионов русских в Россию я не верил изначально, в отличие от Г. Каспарова, который в начале 1990-х годов призывал срочно и серьезно готовиться к переезду 25 миллионов русских людей в Россию. Что получилось на самом деле?

 

Мы видим, что общее число русских ближнего Русского мира заметно сократилось – почти на 7,5 миллиона человек (на 29,4 процента), хотя в Россию их переехало примерно 2,5–3,5 миллиона и около 0,5 миллиона эмигрировали в дальние страны. Куда делись не менее 3,5 миллиона русских людей, прежде всего в Украине? Отсюда уехало в Россию около 0,5 миллиона, а число русских сократилось на 3 миллиона. Или в Казахстане, откуда уехало около 1 миллиона, а число русских сократилось на 2 миллиона?

 

Если тупо считать данные переписей, как считают украинские историки при подсчете жертв голодомора, тогда в Украине произошел голодомор русских числом не менее 2,5 миллионов. Ведь из 3 миллионов исчезнувших 0,5 миллиона можно сбросить на превышение смертности над рождаемостью, то есть на естественную убыль населения, которая у русских была примерно такой же, как и у украинцев.

 

Однако дело обстояло не так. Сокращение числа русских в Украине произошло прежде в результате смены идентичности гражданами (главным образом, людьми смешанного происхождения или из смешанных семей) с русской на украинскую. Это не была ассимиляция в ее классическом виде, ибо записавшиеся украинцами сочли это более комфортным и политически выгодным в независимой Украине, при этом не теряя знания русского языка и оставаясь людьми смешанной или двойной идентичности. Аналогичная массовая перезапись, но только из украинцев в русские произошла на Украине между переписями 1926 и 1937 годов, дав бездумным и политически ангажированным историкам зачислить несколько миллионов украинцев в жертвы голода 1932 года.

 

В Казахстане на сокращение численности русских перезапись не могла оказать такого воздействия, ибо русскому записаться казахом гораздо труднее по ряду обстоятельств – не та степень этноязыковой, религиозной и даже фенотипической близости. Но в Казахстане перепись проходила в 1999 году в разгар казахского национализма и ожидания получения решающего демографического большинства казахами, которые уже имели подавляющее большинство в структурах власти и в других общественных сферах – кроме промышленного производства. Перепись населения проводилась при явном игнорировании русских, и недоучет среди этой части граждан был гораздо выше, чем среди казахов.

 

Однако сейчас массовый отъезд русских прекратился, и экономическое состояние страны внушает большие надежды. Русские пытаются закрепить свои права и свой статус, но их уже фактически нет, хотя самая большая ирония в том, что президент выступает в парламенте по важнейшим вопросам и дискуссия ведется на русском языке, которому в некоторых постсоветских государствах придумали межумочный статус «языка межнационального общения». В реальности – это язык домашнего общения ряда руководителей новых государств и значительной части политической элиты. Русский язык – это наказанный язык в ближнем русском мире. Причем, наказанный не за провинности, а за великую модернизационную миссию, которую он выполнял и будет выполнять на территории бывшего СССР еще десятилетия.

 

По причине реальной языковой ситуации и международно-признанных языковых прав людей русский язык должен обладать официальным статусом в тех странах, где хотя бы для трети налогоплательщиков это основной язык знания и общения, то есть родной язык. При выработке стратегии в сфере сохранения и поддержки русского языка в странах бывшего СССР нужно исходить из того, что данные советских и постсоветских переписей содержат радикально заниженные цифры о носителях русского языка в этом регионе. Вопрос о родном языке, который задавался во время переписей безотносительно к знанию языка, приводил к тому, что исключительно русскоговорящие люди называли родным языком белорусский,  украинский, молдавский, киргизский и т. п., зачастую не пользуясь и даже не зная этих языков.

 

Руководствуясь международно-правовыми нормами и заботами о русском языке, Россия не должна снимать вопрос об официальном двуязычии для ряда стран бывшего СССР (Казахстан, Украина, Латвия, Молдова, Кыргызстан). Если равностатусность за русскими не будет признаваться, тогда Россия должна поддерживать обе формы внутреннего самоопределения культурно отличительных групп: этнотерриториальную через федерализацию ряда постсовестких государств, где есть более или менее гомогенные ареалы проживания русских, или экстерриториальную культурную автономию. Возможна стратегия поддержки ирредентистских (воссоединительных) вариантов, но она несет большие политические риски и реально может быть осуществлена только применительно к Абхазии и Южной Осетии при инициативе последних. При этом не следует забывать, как американцы натаскивали косоваров сначала на «параллельное правление», затем на беспереговорный вооруженный сепаратизм, а затем на изоляцию от Сербии по всем возможным линиям.

 

МЕНЯЮЩАЯСЯ ДИНАМИКА РУССКОГО МИРА

 

Нам нужен Русский мир для России, а не Русский антимир или «другой Русский мир». Поэтому иногда я задаю себе вопрос, в каком варианте российской политики идентичности более заинтересована русская диаспора в Украине, Латвии или в Казахстане: в формировании сложной идентичности на основе российскости или в утверждении представления о России как о русском государстве? Ответ зависит от того, что есть «русская диаспора» по своему статусу и по составу в той или иной стране бывшего СССР и какую идентификационную стратегию она выбирает. Наиболее обстоятельно этот вопрос был рассмотрен в исследовании американского социолингвиста и политолога Дэвида Лейтина на примерах Эстонии и Казахстана.[3] Интерес представляют не только его выводы, но и проблема базовой категоризации предмета исследования. Как пишет Лейтин, «я называю русское население, проживающее в странах бывшего Советского Союза, диаспорой, хотя оно обрело этот статус скорее в результате уменьшения границ Советского Союза, чем в результате расселения из своей родины, и поэтому лучше осмысливать это население как «выброшенную на берег или десантированную диаспору» (beached diaspora). И все же нам не следует забывать, что эти русские пребывают не только под прессом ассимиляции, но также и перед необходимостью консолидироваться как часть группы с конгломератной идентичностью. Называя их диаспорой, можно забыть о социальном давлении в сторону ассимиляции. Называя их группой с конгломератной идентичностью, можно поместить их в категорию подобную «хиспаник» или азиатов-американцев в США и искать ответ в литературе по проблеме формирования реактивной идентичности… Преимущество предлагаемой мною модели (tipping model)[4] заключается в том, что она позволяет анализировать ситуации с идентичностью, в которой находятся русские, без определения самого типа группы, к которой они стали принадлежать» [5]. Далее Лейтин не употребляет термин «диаспора» применительно к русскоязычному населению именно по причине слабости и перегруженности самого термина, в чем я с ним согласен. Однако я не согласен с выводами этого ученого относительно диаспоральных стратегий и варианта желательной политики России в этой области.

 

В Эстонии и Латвии как в граждански более состоятельных обществах (не без политического и националистического иезуитства) похоже, общегражданские  принципы рано или поздно будут брать верх и для местных «некоренных», то есть русских диаспор в расширительном смысле. Вариант эстонскости, российскости, латвийскости более предпочтителен, а свою этническую идентификацию они могут строить действительно на «конгломератной» основе, как, например, балто-славянскости (этот вариант уже вполне обсуждаем среди диаспорных активистов). В Украине и Казахстане, где этнонационализм только крепчает и где подавляющее число членов российской диаспоры – это этнические русские, русский этнический вариант может оказаться более предпочтительным. Русских в Украине не беспокоят самочувствие и интересы венгров или поляков в стране проживания или чувства и интересы татар или чувашей в России. Их беспокоит сохранение собственной русской идентичности через политику русскости в России. Вот почему для Русского мира в Эстонии и Латвии отправным является принцип российскости, а для Русского мира в Украине – может быть более значимой русскость.

 

Второе – диаспоры могут иметь сильную заинтересованность в том, как внешняя политика родного государства влияет на будущее этого государства. Диаспорам небезразлично, какая, на их взгляд, осуществляется политика правительствами стран исхода: укрепляет ли она безопасность и благополучие их родины или, наоборот, оказывает разрушительное воздействие.  Это важно для диаспор, ибо во многих случаях сохраняется расчет на возможность переезда в родную страну, если условия в стране пребывания будут ухудшаться, а в стране исхода – улучшаться. И даже безотносительно возможного переезда присутствует также символический интерес – это иметь в качестве родины благополучную страну с позитивным имиджем, чтобы через этот имидж лучше поддерживать и отстаивать собственную идентичность перед вызовами ассимиляции в стране пребывания[6]. «Да, мы из России, только и можно делать здесь настоящую математику, а все американцы – это же тупис», – говорили мне русско-еврейско-армянские мальчики, работающие в Силиконовой долине. «Если на улице в руках у ребенка футляр со скрипкой – значит, он из наших, советских», – сказала мне в Иерусалиме эмигрировавшая в Израиль сотрудница моего института. И это ли не диаспоральный стиль поведения в отношении родной страны или страны исхода? При чем здесь библейский исход евреев или вывоз африканских рабов в Америку, чтобы вопреки современным дискурсивным практикам считать евреев в России или афроамериканцев в США диаспорой?

 

Мною неоднократно отмечались ситуации, когда неблагоприятный имидж России снижал стремление российских эмигрантов заявлять себя как «русских» в странах пребывания. Естественно, такое внешнее отрицание ведет и к внутренней коллизии по поводу идентичности: стоит ли пестовать в себе то, чем трудно гордиться открыто, что не помогает, а, наоборот, мешает. По этим мотивам диаспора может пытаться изменить политику родных государств, как им представляется, к пользе для себя и для этих государств. Работа на благополучие и на позитивный имидж родного государства – это наиболее распространенный и, казалось бы, вполне естественный вариант поведения диаспоры.

 

Но это далеко не всегда так. В случае с Россией поражает феномен: почему многие выехавшие из страны в разное время и на разной основе более или менее едины в скептическом или даже в отрицательном отношении к родине? Если речь идет о политических миграциях времен революции и Гражданской войны, периода сталинских репрессий или брежневских гонений диссидентов, то здесь можно найти аргумент в пережитой травме и в несогласии с режимом и его политикой. Но почему отношение сохраняется, когда нет репрессий, когда имеет место добровольный выезд и когда в принципе страна исхода сделала очень много для выехавшего (дала образование, стартовый капитал, богатую историю, культуру и язык)?

На наш взгляд, здесь имеет место воздействие общественной среды и политики принимающей страны. Имидж России и русских (как собирательный образ россиян) остается низким и намеренно таковым сохраняется (не без помощи отечественных экспертизы, СМИ и политиков). Сохраняется, отчасти по инерции холодной войны, отчасти из-за неизжитой потребности иметь большого врага и угрозу как средство консолидации собственных обществ. Россия выполняет для многих стран роль такой большой внешней угрозы или же эта возможность держится про запас, даже при личной дружбе президентов. Диаспора реагирует на эту ситуацию и выбирает вариант негатива, а не позитива в отношении к России. Иногда от этого проигрывает, но чаще выигрывает, ибо в стране пребывания такая позиция поощряется работой, грантами и сочувствием, а в стране исхода не наказывается. Человек может «поливать» Россию открыто или трудиться на академической, радиовещательной и прочих нивах по развенчанию России, но, возвратившись, встретить вполне хороший прием и даже стать героем. Ибо отрицание России в моде и в самой России.

 

   

 

Примечания:

 

[1] См.: В.А. Тишков. Исторический феномен диаспоры // Этнографическое обозрение. 2000. № 1.

 

[2] Именно так трактовали российскую диаспору отечественные исторические демографы (см. труды С.И. Брука, В.М. Кабузана и др.).

 

[3] David D. Laitin. Identity in Formation/ The Russian-Speaking Populations in the Near Abroad. Ithaca and London: Cornell University Press, 1998.

 

[4] См. мою рецензию на книгу Д Лейтина с объяснением этого подхода: Studies in Comparative International Development, vol. 35 (Summer), no. 2, 2000. Р.100–102.

 

[5] D. Laitin. Op. cit., p. 29–30.

 

[6] Saideman, M. Stephen. The Ties that Divide: Ethnic Politics, Foreign Policy, and International Politics. New York: Columbia University Press, 2001. Р. 138–41.

 

 ТИШКОВ Валерий Александрович,

директор Института этнологии и антропологии имени

Н.Н. Миклухо-Маклая Российской академии наук,

член-корреспондент Российской академии наук,

председатель Комиссии по вопросам толерантности

и свободы совести Общественной палаты РФ