Протоиерей Стефан Павленко, настоятель храма Всех святых, в земле Российской просиявших, в калифорнийском городе Бурлингейм, недавно отметил 50-лет пастырского служения. «Я глубоко тронут Вашим вниманием», – ответил батюшка, когда я попросил рассказать его о пройденном пути. Он словно задал тон разговору: «Есть о чем помолиться, есть о чем вспомнить, есть о чем подумать. Будем вспоминать, будем думать, будем молиться.»
Протоиерей Стефан Павленко – Отец Стефан, вы родились в Австрии, почти всю жизнь живете в Америке. Что дает вам возможность чувствовать себя русским?
– Я думаю, в этом плане самое главное то, что мы – мои брат, две сестры и я – жили в русской православной семье, где и отец, и мать очень хорошо понимали важность православной веры и русской культуры. Они применяли это к себе и переносили на нас. Мы никогда не считали себя нерусскими.
Когда мы начали ездить в Россию, мне было странно видеть, как люди удивлялись: «О, вы американцы, которые говорят по-русски!» Нет, мы русские, которые говорят по-английски. Конечно, у нас может быть какой-то акцент. Но больно было думать, что люди не могли понять: мы сознаем себя абсолютно русскими. Да, мы в Америке и уважаем ее, как полагается уважать свое место жительства. Но мы всегда оставались русскими.
– А откуда идут ваши корни?
– Мой отец был сыном священника, учился в семинарии в Одессе и тоже принял бы духовный сан, не случись Первой мировой войны и революции. В начале войны весь его класс перешел в военное училище, а потом папа стал белым воином, служил в армии Врангеля в Крыму. Из Севастополя через Грецию он эвакуировался в Турцию, в Галлиполи.
Да, мы живем в Америке и уважаем ее, как полагается уважать свое место жительства. Но мы всегда оставались русскими
Папа после Галлиполи жил в Болгарии и учился в университете святого Климента Охридского, где близко сдружился с будущим архиепископом Аверкием (Таушевым). Там же, в Софии, служил владыка Серафим (Соболев).
Мама, урожденная Шатилова, родилась в Петрограде – между прочим, в соседнем доме с тем, где жил Пушкин, на Мойке. Однажды я туда зашел, там был ресторан «Пушка». Ко мне подошел хозяин – видимо, боялся, что я собираюсь как-нибудь «отхватить» это здание. Но, конечно, у меня таких мыслей не было и в помине.
У нас в семье шутили, что дом в Санкт-Петербурге мы отдали, но имение в Крыму оставим себе (смеется). А потом мой брат шутил, что наше поместье Шатиловых нужно было передать какому-нибудь монастырю. Но ничего подобного, конечно, не было. Там собирались сделать музей.
Мама с родителями эвакуировалась из Севастополя через Варну в Сербию.
Архиепископ Аверкий (Таушев) После Второй мировой войны мои родители переправились в лагерь для перемещенных лиц Парш близ Зальцбурга в Австрии. А когда мне исполнилось 2,5 года, мы переехали в Америку. Так и получилось, что дети в нашей семье появились на свет в трех странах: Павел и Мария – в Сербии, я в Австрии, а Ольга – уже в США.
Между прочим, в Австрии мы жили недалеко от города Браунау-ам-Инн, где я и родился. Во время русско-австро-французской войны 1805 года там останавливалась армия Кутузова. Для моей семьи это было знаменательно, потому что моя бабушка по маме – урожденная Толстая, и это прямая линия, которая ведет к Кутузову: его старшая дочь, Прасковья, была замужем за Матвеем Федоровичем Толстым.
У меня дома сейчас висит портрет Михаила Илларионовича, и я сделал копии с него всем моим двоюродным по линии Шатиловых, а также своим детям.
– Как в вашей семье сейчас хранится память о фельдмаршале?
– Мои сын и дочери знают о нем, я им много рассказывал. А внуки пока должны немножко подрасти, чтобы заинтересоваться. Муж моей младшей дочери, Ольги, по контракту два с половиной года работал в России, и они там жили. И жили бы там до сих пор, будь такая возможность. Сейчас же они в Нью-Джерси, где и моя старшая дочь, Ксения. У них обеих мужья – Андреи, оба русские, православные, оба инженеры. Вот такое совпадение получилось.
– Получается, вы еще и потомок Льва Николаевича Толстого?
– Наша семья в близком родстве с Алексеем Константиновичем Толстым, который написал роман «Князь Серебряный». А Лев Толстой – эту другая ветвь, более дальняя.
Я заложил информацию в компьютерную программу генеалогии, и выяснилось, что моя бабушка, Мария Александровна, урожденная Толстая, приходилась троюродной сестрой и Льву Николаевичу, и Алексею Константиновичу. И это получилось даже несмотря на то, что между ними обоими есть еще несколько семейных ветвей.
Конечно, у меня есть генеалогическое древо по линии бабушки, я знаю имена всех своих родственников, просто не могу назвать их наизусть.
– Наверное, после такого рассказа теряет актуальность мой следующий вопрос – о том, как ваши родители воспитывали в вас русскость?
– (Смеется.) В детстве мы жили совсем рядом с церковью. Это было так близко, что пешком можно было дойти. А я еще ездил туда на велосипеде.
В Америку мы приехали по специальной программе переселения беженцев. Сначала прибыли в Нью-Йорк, а оттуда на автобусе отправились в штат Пенсильвания, в город Ланкастер. У папы и мамы было высшее образование, но им приходилось работать не по профессии. Мама убирала дом нашего хозяина. Однажды ей пришлось вычесывать волосы хозяйки, в которых запуталась летучая мышь. А папа выращивал свиней и табак для папирос.
В Болгарии папа работал секретарем у ныне прославленного святителя Серафима (Соболева)
Случилось такое совпадение: в Болгарии папа работал секретарем у ныне прославленного святителя Серафима (Соболева) и служил псаломщиком в русском храме. Но у него был друг, содержавший свиней. Когда этот друг сильно заболел, папе пришлось ему помогать, и он там что-то делал. А здесь, в Америке, он тоже попал на такую ферму. И так хорошо все выполнял, что хозяин удивился и даже хотел предложить ему работать вместе.
Но в то время мы переехали из Пенсильвании в штат Нью-Джерси. Это уже другая линия жизни. Отец Андриан (Рымаренко) собирался там устроить монастырь, и родители хотели оставаться рядом с ним. И действительно, отец Андриан, который потом стал епископом, основал Ново-Дивеевский монастырь.
Таким образом, мы перебрались в Нью-Джерси, в городок Норма. Это очень маленькая точечка, в которой ничего не было, кроме, может быть, лавочки и почты. Папа там работал на фабрике.
А потом мы переправились в соседний город Вайнленд. Там уже была русская церковь Святой Троицы, где папа служил певчим. У мамы не было слуха, так что она петь не могла. И по той же самой причини она, например, не работала переводчицей в ООН или в других организациях. В общем, мои родители работали на фабриках: мама шила очень дорогие пиджаки, а папа делал замороженные овощи.
Мы, дети, ходили в обычную американскую школу и в русскую школу при церкви. Я с раннего возраста прислуживал в алтаре. Мой совсем маленький стихарь там оставался еще долгое время, и я видел его лет 10–15 назад, он был в пономарке.
Архиепископ Виталий (Максименко) Помню, как к нам приезжал наш правящий архиерей Виталий (Максименко). Меня ставили прислуживать ему, и в мои обязанности входило держать его мантию. Однажды владыка стоял на амвоне и ему нужно было повернуться в одну сторону, а я перепутал и повернулся с мантией в другую. Потом я сообразил, что должен сделать, но и он тогда тоже повернулся. В конечном итоге я, маленький мальчишка, замотал его в мантию.
У владыки были и другие подобные истории, которые я слышал от монахов Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле. Однажды маленький прислужник держал книгу и должен был поднять ее. Конечно, для ребенка это трудно. Так владыка поднял всего этого мальчишку вместе с книгой, прочитал то, что нужно, а потом поставил его обратно на пол (смеется).
Владыка Виталий был очень замечательным в этой своей простоте глубочайшей духовности.
Так мы росли при церкви.
В США мы могли поддерживать контакты только с маминой семьей, Шатиловыми. Папина родня осталась в России, только однажды он обменялся письмами с женой своего покойного брата. Мама его умерла при голодоморе, после отъезда он так и не смог повидаться с ней.
В связи с этим у нас в семье есть такой ритуал: выходя из дома даже на короткое время, мы всегда прощаемся друг с другом. Так повелось потому, что мой отец говорил: когда он в последний раз видел свою маму, то ушел, не попрощавшись с ней. Это очень мучило его всю жизнь.
– Вы в Православной Церкви с детства. Был ли у вас период метаний, сомнений, отказов? Если они имели место, то как их удалось преодолеть?
– Я прислуживал в церкви, мы тесно общались с нашими батюшками. Сначала у нас служил протоиерей Димитрий Кутенко, старенький священник. А потом у нас был особый для меня батюшка, протоиерей Николай Марцишевский, который стал моим учителем и первым духовником. Мы были близки с ним, он приходил к нам на Рождество.
Родители не гнали нас в церковь, не заставляли ходить на богослужения, а привлекали туда собственным примером
Но родители не заставляли нас ходить на богослужения. Своей любовью к церкви, к храму, к службе, своим присутствием там они показывали нам, что это важно. И, конечно, огорчались, если мы выбирали что-то другое вместо службы. И мы это тоже видели. Они не гнали нас в церковь, а привлекали туда.
– По каким причинам, например, вы могли не пойти на службу?
– По лености, по занятости школьными делами, по болезни. Или по мнимой болезни. Да, так бывало.
– А по причине футбола?
– Я не занимался ни в каких секциях. Это сейчас дети сегодня идут на футбол, завтра на балет, послезавтра еще на что-то. У нас в семье этого не было. С одной стороны, может быть, потому, что у родителей не хватало средств записывать нас куда-то, а с другой, возможно, дома хватало важных вещей: сад приводить в порядок, траву косить.
Кроме того, родители купили неподалеку маленькую ферму и разводили кур. Там был полуразвалившийся домик даже без уборной. Вайнленд и эта часть Нью-Джерси были знамениты куриными фермами, и яйца оттуда продавались по всей Америке. И вот, мои родители тоже занялись таким – не хочу произносить это слово, но оно вертится у меня в голове – бизнесом (смеется). Но лучше сказать по-русски – делом.
Меня отправляли на эту ферму – кормить-поить этих кур, потом собирать яйца и сортировать их по размеру на специальной машине, класть в коробки. Потом за ними приезжал грузовик. Ночью же я оставался один в этой страшной хижине, где было только радио. Мне было каких-нибудь 11–12 лет.
Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле
Кроме того, летом в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле, где игуменом и ректором семинарии служил владыка Аверкий (Таушев) – друг моего папы, действовала программа так называемых «летних мальчиков». Туда приезжал и я. Обычно мы жили в комнатах семинаристов, которые на каникулы возвращались домой, или нам выделяли большой зал, где устанавливали 10–12 двухъярусных кроватей. По утрам мы шли на службу в церковь, а потом помогали монахам в послушаниях. Причем все это делалось добровольно. А самым высшим достижением было работать с каким-нибудь монахом, который ездил на тракторе – с отцом Флором, отцом Иовом. И тогда ты тоже мог кататься на этом тракторе.
Таким образом, можно сказать, я вырос при монастыре. В одно лето уехал туда, когда в американской школе еще продолжался учебный год, оставалось несколько дней. Но получилась оказия: кто-то собирался в Джорданвилль, и я отправился с этими людьми и провел там все лето, до сентября. А потом вернулся в школу и не был уверен, перевели ли меня в другой класс или нет (смеется). Пришлось проверять в канцелярии, но все оказалось в порядке.
Я по-юношески дружил с замечательными монахами Свято-Троицкого монастыря
Кстати, вот вам еще история про школу. Я по-юношески дружил с замечательными монахами Свято-Троицкого монастыря. Там были замечательные пастыри: отец Сергий (Ромберг), отец Антоний, возглавлявший печатное дело, будущий владыка Лавр, который тогда был иеромонахом и архимандритом, отец Владимир (Сухобок), отец Нил, который был столяром. Я знал этих людей, общался с ними, возможно, когда-то даже действовал им на нервы. Я видел их на молитве.
Когда я заканчивал старшую школу, у нас была так называемая «ориентация»: нам предлагали выбрать несколько мест, куда идти дальше. Специальные консультанты спрашивали, какие у тебя интересы, где ты хочешь учиться и чем планируешь заниматься.
Я сказал этому консультанту, что поступаю в Свято-Троицкую духовную семинарию в Джорданвилле. Не думаю, что говорил о намерении стать священником, – может, объяснил, что буду изучать теологию. Представьте себе, этот человек рассмеялся: «Что?! Вы должны быть инженером! Вы должны быть адвокатом! Вы можете быть доктором. А зачем вам идти в духовную школу?»
Произойди такой разговор сегодня, я мог бы его засудить за то, что он надо мной смеялся. Но тогда это не было принято. Так или иначе, я остался при своем мнении, и этот человек помогал мне составлять документы. В итоге я поехал в монастырь, отучился пять лет в семинарии и закончил ее в 1971 году.
Между прочим, наш курс поставил громадный крест на самом высоком месте на монастырской территории. Там стоял обычный старый крест, который скосился и был прислонен к электрическому столбу. Мы с ребятами думали выпрямить его – это все, что мы вначале собирались сделать. Но, придя на место, увидели, что крест совсем расшатан, столб подгнивает. В итоге мы решили заказать в Калифорнии красное дерево, смастерить из него крест и поставить его на фундамент. Наш класс собрал на это свои средства, некоторые другие семинаристы внесли лепту, а кроме того, идеей заинтересовались местные жители. И мы его установили.
– Как вы познакомились со своей матушкой?
– Это тоже целая история, которая произошла в последний год учебы. Татьяна приехала в паломничество в монастырь. Уже потом мы выяснили интересную деталь: все ее друзья были и моими друзьями, а она знала моих друзей. Но с ней мы до того не пересекались.
Так получилось, что отец Сергий (Ромберг) ехал к врачу в Бостон, и я должен был его туда отвезти. Мой однокурсник Стефан Сабельник, который потом, к сожалению, ушел в раскол, мне сказал: «Ты будешь в Бостоне, там есть прекрасная девушка Татьяна. Постарайся с ней встретиться, и потом мне все расскажешь». Я спросил, как узнаю ее, а он ответил: «Когда она улыбается, у нее видна небольшая щелочка между зубов».
Приезжаем в Бостон, конечно, идем в церковь на службу. Там стоит девушка, я к ней не собирался подходить. Но когда она обернулась и улыбнулась, я увидел ту самую щелочку: «Здравствуйте, вы Татьяна? Вам большой привет от Стефана».
Признаться, меня эта девушка не впечатлила. Когда мы с отцом Сергием вернулись в монастырь, Стефан спросил, встретил ли я ее. Я говорю: «Да, передал привет от тебя». – «И все?!» – «Да, все!» Он тогда удивился.
Между прочим, я Стефан, и он Стефан, мы оба блондины и голубоглазые, и у обоих были братья. Из-за этого получалась некоторая путаница, когда кто-то спрашивал Стефана с нашего курса. Но это уже другой рассказ.
В общем, потом приезжает в Джорданвилль из Бостона та самая Татьяна, подходит ко мне, а я смотрю – Стефана нигде рядом нет. И уже без его разрешения говорю: «Стефан передает вам привет». Оказалось, что он от нее убегал, от этой Татьяны.
А свою Татьяну я встретил, когда она приезжала в паломничество с молодежной группой тоже из Бостона. Я сидел в машине, она шла по улице. Я увидел ее и сразу предложил отвезти ее в гостиницу. Она села в машину, мы посмотрели друг на друга. И в тот момент мы оба решили: я – что это будет моя жена, а она потом рассказала, что подумала – это будет мой муж.
Через три месяца мы венчались и недавно отметили 53-й год нашего счастливого брака. У нас четверо детей и шесть внуков.
– Вы ведете такую активную священническую жизнь, на вас приход – большой, по зарубежным меркам. Что вам сейчас помогает, где вы находите силы?
– Силы сильно сдают (смеется). Но я всегда любил само церковное богослужение. И принцип моей жизни заключался в том, что я должен сделать так, чтобы моя светская работа не мешала мне оставаться в церковном богослужебном кругу. Весь богослужебный год для меня важен. Я потому и стал священником, чтобы иметь возможность быть на службах в течение всего года. Как телефон можно зарядить от розетки, так и душа заряжается от того, что можно пойти в церковь. Я думаю, это самое главное.
Кроме того, я должен благодарить Бога. Он милостиво давал мне самый легкий крест. Я всегда говорю, что я самый плохой муж на свете, и Господь дал мне самую лучшую супругу. Я самый плохой отец, и Бог мне дал самых лучших детей. И я действительно чувствую себя самым слабым священником, и Господь мне дал самый лучший приход и самых лучших прихожан. Такое чувство у меня всю жизнь.
Господь дал мне легкий крест, и я стараюсь исполнять свои обязанности. Сейчас немножко труднее. У меня в Бурлингейме долгое время регентом служил Андрей Руденко, который сейчас трудится на такой же должности в Нью-Джерси, а его супруга Марина – лучшая псаломщица. Я мог служить все воскресенья, все великие, средние и малые праздники, потому что они служили вместе со мной. Сейчас у меня тоже замечательная регент, но она работает. Поэтому для богослужений среди недели нужно искать людей, которые мне помогли бы в этом.
Служба – это моя сила. Я могу быть очень уставшим, полубольным, но, когда прихожу на службу, все меняется
Но служба – это моя сила. Я могу быть очень уставшим, полубольным, но, когда прихожу на службу, все меняется. Моя супруга Таня удивляется: «Ты как бы воскрес».
– Полвека служения священником для вас – это благословение, благодать, труд, счастье или что-то еще?
– Я думаю, жизнь любого пастыря на приходе связана с величайшими подъемами, духовной радостью и с глубокими падениями. Я не скажу, что это отчаяние, но, может быть, страх о том, что ты не исполняешь свои обязанности.
Когда я только был назначен в Бурлингейм, ездил со святой водой к пожилым прихожанам. Я иду по комнатам и на стенах вижу фотографии: эти старички, их внуки… Старичков-то я видел в церкви каждое воскресенье, но детей – никогда. Спрашиваю: «Внуки вас навещают? Где они живут?» – Они говорят мне: «Да, навещают и живут здесь за углом». Но в церковь никто из них не ходил. И сейчас они выросли и не ходят на службу.
На выставке фотографий Царской семьи у себя в храме А потом в течение многих лет я крестил. Эти люди тоже выросли, и я даже не знаю, где они. Это так страшно! Ведь это души, за которые я отвечаю. Они просто исчезли, их нет в храме.
У нас есть люди, которые ходят к нам в храм все 40 лет, что я служу в Бурлингейме. Есть те, кто приехал сюда из России, Белоруссии или Украины в последние 20 лет. Они – мои прихожане, а их дети и внуки, которые выросли на моих глазах, не ходят в церковь. Я несу за них ответственность, и на Страшном Суде будет длинный список тех, кого я крестил и венчал. И Бог спросит меня: «Степочка, а где же они?» Вот это страшно.
Я исповедаюсь, причащаюсь, прихожу в церковь, служу. Произношу проповеди, стараюсь навещать своих прихожан. С возрастом это становится всё труднее – взять сумку, подниматься по лестнице, но я должен продолжать.
– А как вы боретесь за души своих прихожан?
– Недостаточно сильно, недостаточно. Надо молиться о них, поминать их. Иногда я просыпаюсь ночью и уже не могу заснуть. Вспоминаю, что этот человек болеет, у тех дети страдают из-за каких-то психологических проблем. Сейчас ужасно и страшно: раньше была дисциплина дома и дисциплина в школах, а теперь школы просто находятся в руках сатаны. Там могут внушить глупую мысль о том, что мальчик является девочкой или наоборот. И власти могут отнять у родителей этих детей, а те не могут их защитить. Это адский ужас. И это происходит здесь, в Америке, а не при Советской власти, когда иконы срывали со стен и топтали. Детей вводят в ужасные телесные грехи. В церкви я всегда говорю: невозможно выразить, какие ужасные вещи предлагают маленьким детям, пятилетним, семилетним!
Моя внучка учится в католической школе, но и там тоже встречаются подобные вещи. Они получают деньги от государства и должны следовать каким-то из этих психологических ужасов.
С внуком Стефаном на Троицу И мой внук Стефан тоже переживает это. Когда ему было лет 5–6, преподавательница в классе сказала: «Когда вам нужно пойти в уборную, вы поднимите руки и сложите их так». Она показала два средних пальца и большой палец, и получились рога. Если вы знаете, это сатанинский знак.
Наш маленький Стефан сказал: «Это знак сатаны, я не могу его показывать». Слава Богу, учительница изменила этот сигнал и придумала что-то другое.
Другая история приключилась с нашим сыном Алексеем, который в свое время учился в вальдорфской школе в Сан-Франциско. Там ему преподавали Библию как литературу. В этом не было ничего плохого. Но педагог стала говорить, что в начале Библии указано, будто мир сотворили ангелы.
Алеша к тому времени уже ходил в церковную школу и знал по Библии, что Бог сотворил мир, и в том числе ангелов. Он сказал об этом, а педагог хотела убедить его в обратном – что в древних еврейских книгах написано именно про ангелов.
Сын пришел домой и рассказал мне об этом. Я тогда позвонил в школу и сказал: в начале Библии на еврейском языке говорится: «Бог Небесных сил», а не «ангелы». В конце концов мы своих детей из той школы забрали.
Раньше дисциплина была и дома, и в школах, а теперь школы просто находятся в руках сатаны. Это страшно
– Вы всю жизнь прослужили в храме Всех святых, в земле Российской просиявших. Русские святые отличаются от других?
– Любой православный святой – это святой. Для нас, русских людей, святитель Николай Чудотворец – русский святой. Конечно, это не так на самом деле, но многие так считают. Святой Спиридон Тримифунтский, первомученик Стефан (мой небесный покровитель) – как можно их отделить от нас? Святые есть святые, и я думаю, что среди них нет распрей о том, кто из них лучше или больше.
Здесь я могу сказать, что владыка Нектарий (Концевич) очень ратовал за то, чтобы Зарубежная Церковь прославила новомучеников Российских. Он говорил, что, когда это произойдет, они встанут на колени перед Престолом Всевышнего и будут молиться о русской земле и народе. Так и оказалось: когда новомученики были прославлены, лед, как говорится, тронулся, и начались изменения.
