Русская идея как социальный идеал

При обсуждении каких-либо новых моделей или принципов социальной организации общества естественен интеллектуальный скепсис. Особенно это относится к моделям, связанным с социализмом, казалось бы, так бесславно на наших глазах канувшем в лету. И это действительно серьезный интеллектуально-психологический барьер, который при разговоре о каком-либо неосоциализме должен быть в какой-то степени преодолен, прежде чем вообще говорить по существу вопроса. Уделим этому некоторое внимание.

Наверное, одной из принципиальных претензий, которую традиционно предъявляют социализму в качестве общественной теории, заключается в его утопизме как якобы попытке построения рая на земле чисто материальными средствами. При этом чаще не замечают, что последнее относится собственно не к социализму как таковому, а к идеологии социализма в его коммунистическом варианте. Утопизмом в советском обществе оказалась именно коммунистическая идеология, социализм же, наоборот, проявил себя как совершенно реальная и жизнеспособная форма социально-экономической организации общества, вполне способная обеспечить высокую эффективность в различных сферах человеческой деятельности. Это есть факт истории, и ничто его отменить не может.

Но может быть утопизм социализма в том, что он вообще немыслим и нереализуем вне идеологии и соответственно зависим от неких мировоззренческих утопий, сбивающих общество в уклонение от «естественного развития»? И не сюда ли именно относится и идеология «христианского социализма», казалось бы, еще более идеализированная и удаленная от реалий жизни? …Этот вопрос уже более содержателен и требует рассмотрения самой природы утопизма как соотношения идеала и реальности.

Конечно, можно сразу оговориться, что обществу без идеалов никакой утопизм не грозит. Но это в то же время совершенно не значит, что наличие общественного идеала неизбежно ведет к утопизму! Утопизм по своему проявлению – лишь форма искажения идеала в общественном сознании как утрата (редукция) его собственно идеального значения. Идеал в своем историческом содержании есть потенциальное задание национальной истории. Парадоксально, но резкая актуализация идеала «останавливает» историю. В этом и заключается отрицательный эффект утопизма…

Утопизм есть грубая формализация идеала в плоскости исторической эмпирики, придание ему статуса «будущего факта» и, тем самым, жесткое противопоставление именно с сегодняшней социальной реальностью. Это формальное приложение идеала к реальной жизни нарушает истинное (диалектическое) соотношение идеала и реальности, переводя идеал из состояния имманентного потенциала в качество внешнего образца. В таких условиях революционный соблазн становится актуальной задачей, ибо кажется, что будущий социальный идеал лежит рядом, надо только перестроить некоторые элементы социальной реальности в соответствии с образцовыми формами. И в данном случае, применительно к сегодняшней России, мы можем с равным основанием говорить не только об утопии коммунизма, но и об утопии «православной монархии» или утопии «гражданского общества». Всегда, когда схема априорно довлеет над внутренней диалектикой социального процесса, мы имеем дело с той или иной степенью революционного утопизма. С другой стороны, данный механизм социальной диалектики как перевод имманентного потенциала социального идеала на внешний социально-политический уровень есть, вероятно, неизбежная диалектическая составляющая процесса социально-исторической самоорганизации общества. Вопрос лишь в масштабе эмпирической схематизации и формализации данного идеала: чем больше масштаб этой схематизации, тем к большим социальным потрясениям это приводит. В этом смысле реформы Петра I, большевистские преобразования начала XX века или либеральная вакханалия 90-х годов (продолжающаяся и доныне) есть явления одного порядка.

Таким образом, говоря о социальном идеале, необходимо различать собственно сам идеал в его имманентном духовно-теоретическом качестве, органично вызревающем в лоне общественного самосознания, – от его идеологической проекции, имеющей погрешность схематизации. Надо отличать позитивную потребность общества в социальном идеале, как стремление к преодолению несовершенства социальной эмпирики, – от его политической фальсификации, приводящей к уклонению и даже тупику исторического процесса. Другими словами, для общества всегда остается актуальной проблема минимизации дисбаланса между динамизмом развития общества, как стремлением к реализации идеала, и той невосполнимой потерей пассионарности, которую оно затратит при этом на достижение ложных целей. Это, в общем-то, относится и к каждой конкретной человеческой жизни…

Ситуацию усугубляет еще то, что социальный идеал есть понятие не абсолютное, но относительное, имеющее свое значение лишь в рамках конкретной культурно-исторической традиции. В различные исторические эпохи, в различных национально-исторических традициях, в различных религиозно-мировоззренческих системах понятие социальный идеал имеет свое достаточно конкретное значение. Это придает понятию социальный идеал дополнительное динамическое качество – подвижность во времени и в истории. Переплетение человеческой мысли, национальных традиций, экономических систем и религиозно-нравственных императивов придают понятию социальный идеал живую, уходящую вдаль общечеловеческой истории, перспективу. И мы пока не можем говорить об этом понятии в неких универсальных для «всех времен и народов» категориях, подобно общечеловеческим ценностям. Мы можем говорить об этом лишь в рамках нашей конкретной исторической эпохи, в рамках нашей культурно-исторической христианской традиции, в рамках национального русского самосознания, – только тогда наш разговор будет предметным и актуальным. Этому принципу мы и пытаемся следовать в русле данной работы, пытаясь раскрыть в первую очередь русское представление о социальном идеале – так, как оно формировалось в лоне национальной истории и православной религиозной традиции.

Чтобы сразу ощутить тему социального идеала во всей полноте ее русского звучания, можно привести известную цитату из Ф.Достоевского, где великий русский духовидец формулирует предельные духовные максимы русского социального идеала в его христианско-социалистическом контексте: «Я не про здания церковные теперь говорю…, я про наш «русский социализм» теперь говорю (и это обратно противоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли…), цель и исход которого всенародная и вселенская церковь, осуществленная на земле, поколику земля может вместить ее. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет еще этого единения, если не созижделась еще церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то все-таки инстинкт этой церкви и неустанная жажда ее, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь, в конце концов, всесветлым единением во имя Христово. Вот наш русский социализм!»[1].

В этой очень емкой духовно-откровенной мысли выражено все существо русского понимания социального идеала в его христианском содержании, смысле и значении. Как бы прямо не говорилось здесь о «русском социализме», язык не повернется назвать это утопизмом, –  ибо идеал социализма поднят здесь на высоту «Церкви, осуществленной на земле», что само по себе есть истина и непреходящая реальность христианской истории. Но более того, здесь русский социализм как социальный идеал словно замыкает собою историю Церкви, смыкаясь с ней на эсхатологическом горизонте во «всесветлом единении во имя Христово». То есть социализм в его идеальном христианском смысле предстает как социальный идеал Церкви – осуществляемый на земле. Если мы при этом вспомним, что и началом Церкви на земле (ее социальным идеалом) была иерусалимская община, то подобное понимание не покажется искусственным. Это еще раз говорит о том, что разговор о подлинном социализме как актуальной категории нашего времени возможен лишь в христианском контексте. При этом тема христианско-социалистического синтеза перестает казаться надуманной, но получает особое, внутрицерковное измерение.

Учитывая предыдущие размышления о диалектическом соотношении идеала и реальности, следует подчеркнуть, что, говоря о христианско-социалистическом синтезе и, даже более конкретно, о христианском социализме, мы не имеем в виду полную утилизацию идеала христианства в эмпирических формах социализма, но наоборот, подразумеваем динамическую направленность социалистических форм к христианскому идеалу. При этом, однако, надо понимать и то, что этот процесс не может быть односторонним, но является непрерывным взаимодействием и взаимопроникновением христианского идеала и социализма как одухотворение социального процесса. Ибо в любом случае исторический социальный процесс (если отвлечься от теоретических надстроек) есть процесс синергии человека и Бога, в котором идеал и реальность глубоко и неразрывно связаны.

Вышеприведенное высказывание Ф.Достоевского хорошо отражает идеальное содержание русского социального идеала в его христианском понимании. Как же конкретно раскрывает себя этот русский идеал в русской традиции?

Ключевое понятие социальной этики и идеологии русского народа – это, безусловно, соборность. Как пишет митр. Иоанн, «соборное начало проявляет себя в русской истории прежде всего как религиозная и политическая методика по сохранению и возрождению духовной общности народа»[2]. То есть принцип соборности выступает здесь как универсальный критерий истинности духовного и общественного бытия, как главное условие поддержания его внутренней органической цельности.

Единство духовного и общественного здесь принципиально важно. Собор – это прежде всего Церковь. Соборность в жизни – это как бы жизнь в Церкви, т.е. русский человек проецировал церковный идеал соборности (единство Церкви в христианской Истине) и на общественную жизнь, пытаясь и ее строить, насколько это возможно, на основе единения во имя Христово. В этом высшем духовно-мистическом проявлении идеал соборности и отражает сущность русского социального идеала. Соборность в этом значении не просто механическое единство, политический компромисс или баланс интересов, но единодушие, то есть общественное согласие, имеющее глубоко духовную природу. Природа соборности – это тонкое, почти мистическое переживание всеобщего единения, когда каждая индивидуальная мысль и чувство непостижимым образом соединяются в общем надиндивидуальном сознании, которое как всеобъемлющая истина диалектично и гармонично отражает чаяния и устремления каждого, причем так, что несмотря на первоначальную хаотичность и даже противоречивость позиций, никто уже не чувствует себя в этой Истине ущемленным, но наоборот, полностью согласен в ней со всеми.

На более глубоком метафизическом плане соборность предстает как необходимое духовное условие органической самоорганизации жизни, без которого принципиально невозможно целое. Этот духовно собирающий, организующий синергетический принцип соборности проявляется на всех без исключения уровнях бытия: от простейшей клетки до космического всеединства. В этом высшем метафизическом смысле соборность – это то божественное начало, которое побеждает и преобразует хаос, созидает жизненные формы, умиротворяет внутренние противоречия. Соборность – это присутствие Истины в эмпирическом процессе становления, принцип претворения механической множественности в органическое целое, когда каждая часть находит свое оптимальное соотношение и место в ряду объединяющего единства.

В связи с этим социальный идеал Русской идеи можно еще определить как всеединство. Не банальное равенство, которое само по себе ни в какой реальной системе невозможно, а именно сложное всеединство, в котором равенство соизмеряется не по отношению друг к другу, а по отношению к единому – всему социальному целому как одухотворенному организму. В этом смысле мы все равны не как индивидуумы (здесь как раз градации огромного размера), а как члены единого глубоко структурированного организма (социума), и наше равенство определяется абсолютно равной причастностью к этому организму, которое как бы проецирует свой статус целого на каждую, самую крохотную свою часть. Мы равны в этом целом, мы одарены этим целым абсолютным равенством единого Бытия.

Системе социального всеединства совершенно противоположен индивидуализм либеральной демократии, где вообще отсутствует понятие о сверхличном социальном целом, объемлющем собою каждого индивидуума в его личном бытии ради со-бытия в социальном организме. Либеральный индивидуализм принципиально противостоит этой онтологической претензии социального целого на индивидуальное бытие, называя это тоталитаризмом, отстаивая свое право быть вне целого, т.е. по существу – над целым. В этом духовно-демонический смысл так называемых «прав человека», как его понимают разрушители традиционных обществ. Ибо совершенство традиционного общества предполагает духовное единство всех членов общества в со-бытии целого, отрицание этого единства есть отрицание религиозной онтологии общества.

Именно идеал всеединства, его возвышенное духовно-социальное содержание подспудно всегда присутствовало в русской традиции, в русской истории и осуществление его в формах общественной жизни было положительным содержанием русской истории. Из этой традиции напрямую вытекают русское понимание равенства, общинности и коллективизма, стремление решать вопросы всем миром, голосовать единогласно, задумываться о том, «что люди скажут…» и т.д. И именно отсюда, из этого, казалось бы, беспросветного соборного тоталитаризма, вытекает особое русское понимание – свободы воли, как отражение в каждой соборной личности абсолютной причастности к целому, где каждая личность обладает правом выступать от имени целого, ощущать себя целым, и обладать статусом целого. Примеры: новгородское Вече, вольница Пугачева или крестьянские сходы (Советы) начала XX века. Да и сама рабоче-крестьянская революция, где народ взял на себя историческую ответственность за судьбу государства есть не что иное, как проявление свободы национальной воли.

И это не свобода индивидуализма, не свобода от целого, а свобода внутри целого, и ради целого как основное условие творческого, независимого и в то же время целостного национального бытия: бытия – как «общего дела». Соборность, таким образом, выступает как главное, онтологическое основание социальной интеграции, как органическое сочетание свободы и единства, личностного и общественного, духовного и эмпирического, психологического и социального, как идеальное (и единственно возможное) условие гармонизации общественного устройства. Гармония общества понимается здесь как целостность, одухотворенность, личностная многосложность и внутренняя бесконфликтность социальной организации.

Практическим примером, моделью подобной соборной организации может служить русская крестьянская община, просуществовавшая в качестве фундамента русской государственности вплоть до начала XX века. Именно община являлась главным хранителем соборного духа русского национального характера, непрерывно утверждая его в своей социальной практике: в равенстве, взаимопомощи, согласии, справедливости, добрососедстве и т.д. Причем система соборности отнюдь не исключает понятия социальной иерархии как обязательного атрибута любой социальной системы. Но иерархия носит в этом случае исключительно функциональный характер, так формы социального неравенства в традиционной России, заключавшиеся в сословном разделении общества, имели в первую очередь функциональный государственно-образующий смысл. Разложение этих сословных функциональных взаимосвязей в период капитализации, стало основной структурной причиной падения традиционного русского самодержавия.

Здесь можно перейти к рассмотрению феноменологической структуры традиционной социальной организации, в которой открывается комплексный характер социальной гармонии. В этом общесоциальном ракурсе гармоническое бытие человека отнюдь не замыкается лишь в рамках его личного бытия, но раскрывается в виде непрерывного осуществления гармонии всего социального ряда: от личного духовного совершенства до совершенства общественно-социального. В этом отношении основные ступени социальной онтологии: личность – семья – община – государство предстают как целостные субъекты социального бытия, каждый из которых предполагает свой уровень социальной гармонии и совершенства. Понятно, что это совершенство, понимаемое в христианском смысле, может начаться только на уровне личности, но если принять во внимание, что личность не существует в абстрактном пространстве, а всегда появляется на свет в конкретной социальной среде (структуре), в первую очередь в семье, то станет понятным необходимость диалектической зависимости между индивидуальным совершенством личности и совершенством социальной среды. То и другое есть единый духовно-социальный процесс совершенствования человека и общества, который не может быть разделен, но наоборот, требует целостного комплексного подхода.

Такой общий гармонизирующий подход подразумевает понимание каждого уровня социальной организации – семьи, общины (коллектива), государства – в качестве самостоятельного социального организма, входящего в более высокий социальный уровень по принципу русской матрешки. Характерным социально-психологическим проявлением данного принципа является чувство умиротворенности и защищенности на всех уровнях социального бытия, переживаемое как чувство дома. Если на личном и семейном уровне мы, в нынешних условиях, иногда и испытываем это умиротворяющее чувство (субъектно-социальную целостность бытия), то по отношению к государству большинство из нас этого сказать не может. Это говорит о том, что государство в его социальном качестве воспринимается нацией как чуждое (не родное), как не мать, но мачеха, и именно поэтому большинство из нас лишены ощущения социальной защищенности. Возможно для западного индивидуалистического сознания такое отношение к государству (и государства к личности) вполне привычно, и даже является нормой. Но для русского самосознания необходимый элемент социальной гармонии – это чувство общности, чувство государственного единства нации. Именно этого важнейшего чувства макросоциального единства уже второй десяток лет лишено российское общество. И это, конечно, неспроста: государство систематически уклоняется от исполнения своих важнейших социально-интеграционных и патерналистских функций.

При анализе онтологического социального ряда можно заметить, что по мере увеличения уровня социальной организации принципиально раздвигаются идеологические границы соборного единства, расширяется его качественное многообразие в силу органического включения в себя всех нижестоящих социально-субъектных идеологических проявлений. Истинная социальная соборность всегда способна непротиворечиво совмещать в себе в качестве органических фрагментов общественного бытия любые органично-цельные (традиционные) духовно-идеологические субстанции нижестоящих социальных образований. Имеется в виду, в первую очередь, культурно-идеологическая самобытность различных национально-автономных меньшинств, вполне органично находивших свое достойное жизненное пространство в системе соборной русской цивилизации, как в царской России, так и в России советской. Ибо принцип соборности воистину безграничен в своей духовно-социальной доброжелательности и как принцип социальной гармонизации универсален для социальной системы любого уровня сложности. Именно в чувстве соборности заключена тайна всечеловечности русского национального характера, позволяющая вмещать и органично принимать в себя иные культуры.

Вспомним, как это было в советское время. Когда на любой праздник по телевидению мы видели и искренне восхищались глубокой национальной эстетикой грузинской лезгинки, украинского гопака или удалой русской пляски. Где все это?! Во что превратили великую дружную семью народов? Серая, унылая пустыня, где народы потеряв свой национальный облик, как мутанты «либеральной цивилизации» борются друг с другом за выживание. Как хотелось бы услышать проникновенную украинскую песню, …но мы не слышим. Или монотонный распев народов севера? Поют ли свои бойкие, энергичные песни молдаване? Да и русских песен мы, честно говоря, тоже давно не слышим… и не замечаем, как все вместе, потеряв свой яркий и неповторимый национальный облик, превращаемся в унылое однообразное стадо для нового общества унитарной цивилизации.

Совсем не такое унифицированное единство подразумевает русская парадигма общечеловеческого всеединства. Исходным императивом в международных отношениях является в этой парадигме дружба народов. Однако и это понятие напрочь исчезло из политического лексикона, на его месте все та же утилитарная меркантильность «взаимовыгодных интересов» и рыночной «конкурентоспособности»… Интерес к облику, душе и духу народа отбрасывается как излишняя в деловых отношениях сентиментальность. А это и есть потеря живой непосредственности в восприятии иного народа, глубокий, непреодолимый разрыв человеческих отношений с ним. Всеединство Русской идеи в международном плане, наоборот, подразумевает особый субъектный статус национального бытия каждой нации, возможность равных, дружественных отношений между ними. Народы мира – это семья народов, единство которых возможно лишь на духовно-этическом плане как чувстве взаимной любви, доверия и уважения, и никакие формально-юридические (и тем более экономические) отношения не могут подменить собой эту воистину общечеловеческую основу полноценного совместного бытия. Данный межнациональный аспект Русской идеи имеет ярко выраженное общечеловеческое цивилизационное значение, что делает «русскую альтернативу» принципиальным вопросом человеческой истории.

Важно отметить, что эта альтернатива не является чисто умозрительным (идеальным) выводом, но базируется на всей тысячелетней истории русской цивилизации, основанной на общинном характере народной жизни и соборном характере национального самосознания. И то, и другое придает русской альтернативе отчетливую социалистическую тональность. В этом отношении можно сказать, что Россия предрасположена к социализму как «снизу», так и «сверху». Снизу как имеющая в практическом опыте народной жизни традицию общинного бытия, т.е. уже фактически обладая первичной формой социалистической организации общества. И сверху как имеющая в духовной традиции православия такое важнейшее духовно-интегрирующее социальное понятие как соборность, подразумевающее, а точнее, исповедующее как духовную реальность, возможность человеческого единства в Боге.

Сочетание этих двух факторов делает Россию поистине исключительным местом для реализации и воплощения социалистической идеи. Так как ни Запад, с его традиционным индивидуализмом (атомизмом) общественного бытия, ни Восток с его обезличенной корпоративностью, не знающей истины братского единения во Христе, не обладают полнотой духовной, мировоззренческой и практической предрасположенности к раскрытию социалистического идеала. Поэтому социалистическая эпоха в Советской России не является исторической ошибкой национального самосознания, но, наоборот, полностью соответствует вектору национальной идеи. Другое дело, что срыв этой идеи, неполнота ее осознания национальным духом, приведшая в XX веке к реализации фактически суррогата социалистической идеи, может рассматриваться как фальстарт социалистической истории, что предполагает новый, христианский этап ее реализации. Естественно, эта миссия по-прежнему принадлежит России. Причем уже не в форме некой интернациональной ответственности перед «мировой социалистической революцией», а как сугубо внутренняя необходимость самоорганизации своего национального бытия, как реализация и раскрытие своей собственной имманентной национальной идеи.

 (Из книги  А.Молотков.«Миссия России. Православие и социализм в XXI веке»)