— Владимир Николаевич, когда вы стали прихожанином храма Воскресения Словущего?
— В 1976-м году меня привел в этот храм владыка Питирим (Нечаев). Есть еще второй храм, который я очень люблю, — Заиконоспасский монастырь, где я связан со школой московской православной молодежи. Но причащаюсь все-таки здесь. Я очень рад, что хожу сюда уже 45 лет.
— Не все знают, что это за праздник такой — Воскресения Словущего. Как вы объясните его суть?
— Этот праздник не нужно путать с праздником Воскресения Христова. Слово «Словущий» означает «слывущий». Этот день называется в народе Воскресением Словущего в память обновления (то есть освящения) храма Воскресения Христова на Святой Земле, в Иерусалиме. В 335-м году равноапостольный Константин Великий построил этот храм на Голгофе, где был распят Спаситель. В этот день престольный праздник отмечают все храмы Воскресения Христова. Есть церковная традиция — совершать богослужения в храмах, посвященных празднику обновления храма Воскресение Христова в Иерусалиме, Пасхальным чином. Это именно то богослужение, которое было во времена раннего христианства. Так радостно бывать в храме Воскресения Словущего в день осенней Пасхи. Духовенство в красных облачениях возглашает: «Христос Воскресе!», а мы радостно кричим хором: «Воистину Воскресе!» — и обходим храм крестным ходом, выплескивая переполняющую нас Пасхальная радость на улицу. Это настоящая Московская осенняя Пасха, когда гости приезжают со всех областей, когда вся Москва здесь собирается.
Это настоящая осенняя Пасха, удивительный праздник — с колокольным звоном, золотыми листьями под ногами
Обычно в этот день сюда приезжает служить много батюшек. Они такие духоподъемные, диаконы такие голосистые, и оба хора поют как никогда — и правый, и левый. Но я бы сказал, что главный-то хор — третий! Это когда вся церковь поет, когда весь народ знает слова тропарей, знает, что в каком месте поется. После Причастия, целования Креста и благодарственных молитв верующим раздают красные яйца, как бывает только на Пасху. Удивительный осенний праздник — с колокольным звоном, шуршащими золотыми листьями под ногами...
— С настоятелем храма Воскресения Словущего — протоиереем Николаем Балашовым — мы познакомились когда-то на Достоевских чтениях в Старой Руссе. 11 ноября исполнится 200 лет со дня рождения Федора Михайловича. Вы любите его перечитывать?
— Как-то у себя на родине я перечитал его «Дядюшкин сон» и спросил себя: изучен ли вопрос «Достоевский и юмор»? Ответа не знаю, но его юмор удивителен! Поэтому, конечно, перечитывать его надо, хотя признаюсь, что с Достоевским у меня сложные отношения, потому что тяжеловато для прочтения, но и полезно: думать приходится. Мне ближе Иван Шмелёв.
— Правда ли, что с детства вы мечтали быть писателем?
Лет с 9–10 я действительно хотел быть только писателем, поэтом
— Да, уже лет с 9–10 я действительно хотел быть только писателем, поэтом. А что такое поэт, если его не любят? Конечно, я был влюбчивым мальчишкой. Но девочки, которые были на 2 года старше (я пошёл в школу в 5 лет), за человека меня не считали. Два года для юноши и девушки — это же пропасть! Поэтому для меня это было страданием. Душа не может обрести счастье, но может выстрадать себя. Ее можно спасти, только страдая. Поэтому я во всем и всегда видел волю Божью.
— 10 лет тому назад сгорел ваш родовой дом. Как погорелец, я прекрасно понимаю, как грустно вам было потерять библиотеку, все архивы, да и сам дом — родовое гнездо.
— Почему же грустно? Наоборот, огненное очищение всегда бывает ко благу. Слава Богу, что дом сгорел! В год пожара мне дали Патриаршую премию. И она очень помогла. Премия эта небольшая — православная, а не какая-то Букеровская или Нобелевская. Очень много людей мне помогло. Переводы шли со всех сторон. После кончины моего московского духовника мой батюшка — отец Александр — поминал в своих молитвах всех моих жертвователей. Помогли мне и газеты «Русь Державная», «Русский вестник», «Вера — Эском» — прекрасная православная сыктывкарская газета. Я до сих пор в ней печатаюсь.
— А что сейчас находится на месте вашего сгоревшего дома?
— Теперь там не обычный дом, а Дом-музей православной культуры, где очень много экспонатов. Одних кружек с православной тематикой около сотни, и все оттуда, где я бывал лично. Все, что было накоплено, отвез туда. И это счастье. Там бескорыстно дежурит Нина Николаевна — очень верующая женщина. Печку зимой топит. Она была заведующей отделом культуры в администрации района. Вышла на пенсию, и батюшка ее благословил. Сейчас она больна. Дай Бог ей скорейшего выздоровления. Я очень рад, что деточки туда любят ходить. Там такая атмосфера, входя в которую, ребенок ощущает воцерковляющее действие. Так что хорошее дело свершилось. Я пережил три пожара, но не жалею об утраченном. О третьем пожаре написал короткий рассказ «Господь посетил».
Я во всем и всегда видел волю Божью. Я пережил три пожара, но не жалею об утраченном
— Пронзительный рассказ. Он так утешил меня после пожара...
— Это Господь нам все посылает. Ну, что жалеть? Надо просто сказать: «Слава Богу, Бог дал — Бог взял». Вот и все. Свой первый пожар я пережил в Печатниках, на улице Полбина. Сам виноват — принес спички рыбацкие, которые горят даже в дождь. С этими спичками дети пускали кораблики в кооперативной квартире. Вот, допускались, и выгорело там все — и балкон, и комната. А московская квартира серьезно выгорела в 1991-м году, когда к нам ворвалась Перестройка. И опять люди очень помогли.
— Первые пожары вы тоже воспринимали как посещение Господа?
— Первые два — нет, конечно. Я не научился деньги зарабатывать, и жили мы всегда очень тяжело. Но все-таки было ощущение радости от того, что люди пришли на помощь, кто деньги жертвовал, кто мыл вместе с нами закопченные потолки. Вы знаете, всегда помогали люди. Помню, как молодой Евгений Никифоров помог, как только было создано общество «Радонеж». Мне мама говорила: «Будь сам хорошим, и все хорошими будут», так что мне не на кого сердиться. Действительно, Господь посетил. И я вижу, что в пожаре есть что-то очищающее. Когда перестаешь дорожить этим предметным миром, намного легче жить.
— Но ведь сгорели ваш семейный архив, книги любимые!
— Конечно. Мне кажется, Булгаков сказал из кокетства, что рукописи не горят. Прекрасно они горят. Например, мне очень жалко, искренне жалко, что сгорели рукописи повестей «Живая вода» и «Сороковой день». Хотя моя первая книга «Зёрна» вышла в 1974-м году, когда мне было 33 года, широкое внимание привлекла к себе повесть «Живая вода». Впервые ее опубликовали в изуродованном виде в № 8 «Нового мира» за 1980 год. Критик Юрий Селезнев сказал: «Придут времена, мы ее полностью напечатаем». Но эти времена так и не пришли. Рукопись сгорела. Кстати, заместитель главного редактора журнала «Наш современник» Юрий Селезнёв был уволен после публикации в 1981-м году моей повести «Сороковой день».
Ну, сгорели рукописи, что делать? Мы же не вымерли от этого. А где библиотека Царя Иоанна Грозного? Она же безвозвратно погибла. А еще я был в Александрийской библиотеке в Египте. Один из моих любимейших поэтов, Федор Тютчев, которого срочно вызвали в Санкт-Петербург, в спешке сжег при свечах и то, что надо было сжечь, и то, что нужно было оставить. Спохватившись, он гениально напишет: «Я очень расстроился, но воспоминание о пожаре в Александрийской библиотеке меня утешило». Поэтому — что уж мне-то жалеть свои рукописи? Или вспомним судьбу второго тома «Мертвых душ» Гоголя. Это была затея на грани безумия. Конечно, он очень страдал от этого. Как писатель — он удивительный.
— Владимир Николаевич, кто показал вам дорогу к храму?
— Меня всегда спрашивают, как я стал писателем и как я пришел к Богу. Ни на тот, ни на другой вопрос ответа я не знаю. Но у меня не было никаких усилий, никакой ломки, что называется… Я был пионером, комсомольцем и коммунистом, но это нисколько не мешало мне в церковь ходить. Мне не надо было приходить к Богу. Я из православной семьи, у нас всегда в доме была икона. Мама, Варвара Семёновна, и отец, Николай Яковлевич, — православные люди. Дедушка по отцу, Яков Иванович, прошёл Сибирь, дедушка по маме, Семён Ефимович, был посажен в тюрьму за то, что отказался в Пасху работать. Он был лоцманом, плотогоном по Вятке и Каме. Когда церкви в селе уже не было, и в школе был атеизм, мама всегда говорила: «Я вам не запрещаю слушать то, что в школе говорят, но чтобы дома про Бога плохо не говорили». А мы и не говорили. У мамы всегда было два слова: «Слава Богу». Вот, мы возвращаемся: «Ой, слава Богу, деточки пришли!» Помню и такой случай. Я уже студентом был, совсем взрослым. Еду домой на каникулы. Мама провожает меня. В поезд заскакиваю почти на ходу, проводница кричит на меня. Я оглядываюсь, а мама крестит меня. Вот это я навсегда запомнил.
У мамы всегда было два слова: «Слава Богу»
— А когда вас крестили?
— В 5 лет меня крестил отец Гавриил по просьбе мамы. Это было в 1945-м году. Отец был в армии, и ей сказали: «Давай, крести дитя — отец вернется живой и здоровый». И он действительно вернулся, хоть и одноглазый. Работал в лесничестве. После меня родились еще сестра и брат. Потом церковь, где меня крестили, сожгли, а в пожаре обвинили диакона. Его посадили, а священника избили, и он умер. Крестили меня на моей родине, в селе Кильмезь. Это районный центр, бывший Малмыжский уезд Вятской губернии. Теперь это Кировская область. Я родился в крестьянской семье в первый год Великой Отечественной войны — 7 сентября 1941 года. Когда там бываю — это счастливейшее время для меня. В школу я пошел в 5 лет, а в 15 уже закончил.
— Почему так рано?
— Потому что старшие брат и сестра пошли. Я ревел-ревел — и добился права на образование. 3 сентября отец отвел меня к моему первому учителю. Он был в гимнастерке, в сапогах. С войны пришел.
— Чем вы занимались после окончания школы?
— В 1957-м году, сразу после школы, я работал в газете. До армии успел 3 года отработать в редакции и в ремонтной мастерской, потом в армии служил 3 года — в ракетных войсках в Москве. Помню, первым делом я примчался на Красную площадь, в собор Василия Блаженного. Тогда солдат за людей считали, везде все бесплатно было для них — транспорт, музеи. Меня всегда неудержимо тянуло в храм. Потом на Ордынке я покупал крестики для крещения детей. Я рос в какой-то другой стране — в Вятской земле. На Пасху — качели, я — в чистой рубашке, яйца красили. Меня эти гонения не коснулись. Тогда даже не говорили об этом. Село маленькое — все знали друг друга. Поэтому у меня не было никаких проблем, когда я шел к Богу.
Художник Александр Алмазов. Портрет В.Н. Крупина
Поступал в Литературный институт, но не прошел по конкурсу, ни до армии, ни после, хотя вовсю писал лет с 11. В пединститут поступил через 6 лет после школы. Я всегда влюблялся в библиотекарш. В армии тоже была библиотекарша — умнейшая женщина. Она помогала мне заниматься и отвезла мои документы в Московский областной пединститут. Там были преподаватели высочайшего уровня. Их изгоняли из-за свободомыслия из МГУ, из академий. Это величайший институт удивительной красоты, прекраснейшее заведение. Сейчас — университет, я там бываю все время.
Окончив в 1967-м году институт, работал учителем русского языка, редактором в издательстве «Современник», где был парторгом. В 1990–1992-й годы был главным редактором журнала «Москва». Работал и главным редактором журнала «Литература в школе». Тираж тогда был огромнейший.
— Где вы познакомились со своей женой?
— В моем любимом, незабвенном Московском областном пединституте. Что такое пединститут? Это цветник невест! У нас на курсе было 90 девушек и 10 парней. То есть выбор был гигантский. Я все время влюблялся, у меня были романчики, но абсолютно не было у нас ничего такого. Литературный факультет я окончил за 4 года — в экспериментальной группе. Я был парторгом факультета и там познакомился с Надей. На первом курсе она училась на вечернем отделении, потом перешла к нам, и я сказал с юмором: «Надя, мы обречены! Нам надо любить друг друга». А увидел я ее в колхозе в сентябре, когда старшеклассники и студенты помогали колхозникам. Помню, костер горел, картошка пеклась, гитара брякала, мы песни пели, завязывались всякие знакомства. Так я с ней и познакомился. Жена родом из Тамани, из казаков.
Надя была главным редактором журнала «Литература в школе». Она в одиночку тянула и журнал, и приложение «Уроки литературы». Это была трудовая вахта, каторга. Но журнал погиб по вине нашей демократии. Только и было помощи от КПРФ — это 300 экземпляров. А что такое 300 экземпляров? Ничто! Министерство образования? Ничего! Почему? Потому что журнал русский, православный — вот и весь ответ. И они жили только на подписку. Типография дорогая, бумага дорогая. Бедная Надя! Я засыпал и видел ее спину, просыпался — она сидит. Вот за это я ее очень уважал, и даже немножко был рад, что уже не выходит журнал.
Если девушка выходит замуж по расчету, она обречена на несчастье. Дети будут некрасивые
— Вера и Надежда в вашей жизни есть, как я поняла. А любовь?
— Вы знаете, когда думают, что любовь — это когда босиком по снегу бежишь за любимой, — это страсть, несомненно. Ее я многократно испытывал в своей жизни. А вот любовь… Любовь — это жертва, прощение, — это главное качество. Надо все-таки прощать. Ну, пришел Вася пьяный, ну, выпил с друзьями? У нас, конечно, женщины думают, что выйдут замуж, так уже все счастливыми будут. Если девушка выходит замуж по расчету, она обречена на несчастье. Дети будут некрасивые. Ведь если по любви, то и дети красивые. Это же не я придумал этот закон, а Господь Бог. «С кем венчаться — с тем кончаться». Это величайшее окончание русской народной сказки: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Что еще искать? Вспомним нашу святую Великую княгиню Евфросинию Московскую и других святых жен.
— Как вы относитесь к так называемым «гражданским бракам»?
— Отвратительно отношусь и к «гражданским бракам», и к ворвавшимся к нам обычаям заключать брачный контракт. Это чудовищно. Они сошлись по любви, они пришли расписываться — и одновременно подписывать брачный контракт, чтобы в случае развода поделить то-то и то-то. Это величайшая мерзость против любви. Это от трусости мужчин и от расчетливости женщин. Невозможно представить себе, что надо идти по расчету замуж. Вообще, вся эта зараза идет от безбожного Запада. В наш храм много девушек ходит — все хорошие, красивые, умные, верующие, и все хотят замуж. Я многих из них знаю и понимаю. Жалко их. Лучше остаться незамужней или уйти в монастырь, чем выходить замуж без любви.
— Недавно кремировали двух близких мне людей — мать и сына, даже не желая слушать мои мысли по этому поводу. Но если мне жаль сжечь даже остатки сгоревших на пожаре книг, то как можно людей сжигать? Вы бы хотели своих родных кремировать?
— Ни за что. Я сострадаю тем, кто решается на этот шаг. К счастью, в моем роду этого никогда не было. Когда я бываю в Новодевичьем или Донском монастырях, где похоронено огромное количество известных людей, я не могу ходить около стены-колумбария. Это ужасно, как и завещание Симонова. Хороший писатель, честный поэт, но вот просил: «Рассыпьте мой прах над тем-то». Зачем? Это же не щепотка райской земли, которую, по преданию, на подошвах ног унесли изгнанные из рая Адам и Ева. Эту щепоточку взял с собой Ной, восходя на борт своего ковчега. Я бы хотел в это верить, это радостно. Но я не знаю такого апокрифа.
— Однажды писателя Олега Волкова, автора романа «Погружение во тьму», спросили: «Как выжить в лагере, чтобы в нечеловеческих условиях оставаться человеком?» Он ответил: «Мыть руки и не ругаться матом». Даже зэки в лагере не смели при нем сквернословить. А сейчас даже верующие люди не считают мат грехом и не пытаются избавиться от него. А как вы относитесь к нецензурной брани?
— Мне Господь помогает не ругаться. Я дружил с Виктором Астафьевым. Он, несомненно, удивительной силы писатель, хотя жаль, что в своем последнем произведении употреблял нецензурные выражения. Бог ему судья. Конечно, я против мата. Долгие годы я был дружен и с Василием Беловым, и с Валентином Распутиным.
— Кто ваш любимый святой?
— Конечно, святитель Николай Чудотворец — это от отца. У меня же отец — Николай. Когда я ходил долгие годы в Великорецкий Крестный ход, нес икону этого великого святого. Даже понимаю старух, которые думают, что Святая Троица — это Бог-Отец, Бог-Сын и святой Николай. Такая любовь к нему у нас. Когда я преподавал в академии, всегда причащался в лавре. И тогда в мою жизнь вошли такие великие святые, как Феофан Затворник, Тихон Задонский, Игнатий (Брянчанинов) — огромнейшее, неисчерпаемое сокровище Православия.
— Чувствуете ли вы помощь святых Царственных Страстотерпцев?
— Я очень почитаю и уважаю Царскую семью. Выступая перед студентами и школьниками, говорю: «Хотите увидеть ангелов? Смотрите на Царскую семью. Царевны Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и отрок Цесаревич Алексей — это ангелы во плоти». В России много святых, а мы плохо их знаем, обладая таким сокровищем, Господи Боже! Сотни новомучеников причислены к лику святых. И ведь они помогают. Это же вдуматься только! Россия пропитана святостью. Надо и прежних не забывать, и вновь прославленных в лике святых почитать.
В России много святых, а мы плохо их знаем, обладая таким сокровищем
— Вы почитаете святителя Луку Крымского?
— Конечно. Он величайший святой. Как только ни пытались опорочить его, что он и такой, и сякой, потому что он не разделял больных на те или иные группы: перед ним на операционном столе был больной человек, не имеющий национальности или социальной принадлежности. Его «Очерки гнойной хирургии» спасли жизнь многим-многим людям. Я был в музее святителя Луки в греческом монастыре Сагмата — и очень досадовал, что у нас в стране нет такого музея.
— Я тоже была в этом музее и хорошо знакома с его создателем, ныне митрополитом Нектарием (Антонопулосом). Вы писали о святом враче-архиепископе?
— Да, писал о нем в числе других святых, когда преподавал в академии. Мои студенты преподавали в воскресных школах, и я понял, что нужна такая литература. «Подарок православному ребенку», «Детский церковный календарь», «Псалтирь для детей», «Россию спасет святость», «История России в житиях святых», «Русские святые» — такие книги я писал.
— А святитель Иоанн Шанхайский в вашей жизни присутствует?
— Конечно. Это величайший святой, который может служить примером для всех наших архиереев и живым упреком для некоторых из них, нестяжатель в полном смысле слова. Он никогда не осуждал других, ходил в скромной одежде, часто босиком, за что в Париже его прозвали Иоанн Босой. Не было случая, чтобы он не ответил на просьбу к нему. Он привел в вере тысячи людей по всему миру! Однажды я был приглашен на международную Шанхайскую книжную выставку. Церкви там нет, Конфуций всем там голову повернул. И храм, который построили наши эмигранты, уже не наш… Узнав, что взорван храм Христа Спасителя в Москве, они начали сбор средств и возвели в Шанхае замечательный храм, как ответ на тот страшный большевистский кощунственный акт. И, конечно, я пошел в красивый Шанхайский храм...
В.Н. Крупин С братом, сестрой, женой, внуками, племянниками, с поэтом Анатолием Гребневым (справа) в Вятке
— Ваша семья верующая?
— Да нет. Я тут тяжко вздыхаю: «Вот как так? Я вроде людей учу, пишу, а ни дети, ни внуки…». Но меня один монах утешил: «Ты причащаешься, значит, малоуязвим для стрел лукавого. Ты уже защищен щитом веры. Но нечистый хочет тебя укусить, и тогда он начинает действовать через родных и близких». И для меня это очень больно. Но наше дело — молиться. Это нам посылается, чтобы мы укреплялись в вере.
— У вас много внуков?
— Нет. Всего два.
— В ваших рассказах о Святой земле вы передаете то, что передать, кажется, совершенно невозможно!
— Я уже много раз бывал на Святой земле. Никуда больше не хочу. Или туда, или в крестный ход.
— Чем занимаетесь в последнее время?
— Я уже не молоденький, поэтому замахнуться на что-то большое не могу и уже не хочу. Сейчас какое-то совершенно новое восприятия литературы. Я не думал, что буду говорить такие слова, как «принтер», «айфон», «айпэд». Это же страшно все, совершенно дикий язык нового времени. Но привык и уже радуюсь: вот, меня на том сайте опубликовали, на этом. Уже нет читателя, который сегодня прочитает 50 страниц, завтра столько же. Теперь совершенно нет времени для этого. Поэтому надо писать кратко. В советское время простые люди читали многотиражную газету «Сельская жизнь». Заведующий отделом культуры Виктор Плотников назвал мои маленькие рассказы «крупинками». И вот эти «крупинки», «коротышки» я и пишу. Причем я их не сочиняю, а они сами пишутся. Вот, сейчас я был у истока Камы — как не написать про исток Камы?
— Сейчас многие читают и слушают электронные книги. Но и бумажные книги можно увидеть в метро, хотя их гораздо меньше.
— Конечно, никто не может победить книгу. Никто никогда не отменит это величайшее чудо, подаренное нам Господом Богом. Книга — это такое чудо! В ней есть какая-то сила притяжения. Вот, стоят на полке книги, и почему-то рука к ним тянется.
С писателем Владимиром Крупиным
беседовала Ирина Ахундова
https://pravoslavie.ru/141958.html
