В Москве, в Донском монастыре, в день памяти последнего русского Царя, умученного со всей своей верной семьей, состоялось прощание с тем, кто сыграл первого Царя русского и ушел по-царски – успев за всё покаяться. Провожали Петра Мамонова († 15.07.2021).
В официальных сводках его называют актером, но его перевоплощение всегда было, скорее, наоборот – прорывом в жизнь, которой он и с нами со всеми делился. Оттого-то его фильмы и стремилась посмотреть вся трезвомыслящая страна, как и все неравнодушные к живой России в Зарубежье.
О нем пишут как о музыканте, но и музыка была для того, кто по молодости лет и микрофон мог изгрызть, будто камертоном подлинности. Он, еще и не обретя веру, уже юродствовал на сцене, сгущая то, что уродует в нас образ Божий, чтобы так мощно и величественно сбросить это потом.
А скажи о сути того, что вытворял Петр Мамонов, прямо, начнется травля. Так в отношении Дмитрия Дюжева за ниже цитируемые слова о новопреставленном в Интернете тут же прокатилась явно заказная серия клеветы.
Кому-то и Петра Мамонова всё также хочется оглоушенно не понимать, и скакать, и плясать, и куражиться. Дай нам Бог всем остановиться и милостью Божией прийти в себя. Так, как это удалось рабу Божиему Петру, – Господи, созижди его исповеданием и наше обращение к Тебе. Потому как на его примере каются все – и воцерковленные, и невоцерковленные, и плачущие, и смеющиеся.
Провожали этого вместившего в свое сердце всех нас человечища овациями и кристально чистым: Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!
В его образе мы все уже покаялись.
Наука себя задвинуть
Когда я приехал на съемки фильма «Остров», – вспоминает Дмитрий Дюжев, – я с большим интересом тут же выискал Петра Мамонова, хотел познакомиться с ним лично, пообщаться. Я знал, что он православный, были у меня какие-то вопросы и по музыкальной тематике. «Нам точно было бы о чем поговорить», – думал я. Подошел к нему… Но не тут-то было! Он сразу же стал избегать общения. Так проходили съемочные дни, один за другим… И только в предпоследний из них Петр вдруг неожиданно подсел ко мне:
– Ну, чего тебе было интересно со мной пообщаться-то? Ты хотел что-то узнать? Ты знаешь, я-то тебя на самом деле как люблю! Ты мне нравишься! Но ты пойми меня, я ведь не профессиональный актер, я не учился так, как вы: по третьему звонку занавес открывается, а вы сидите там, рыдаете, целую жизнь уже прожили. Я так не умею. Мне дали сценарий, смотрю – там мой отец Анатолий находится в недопонимании с твоим отцом Иовом. Я сразу же пошел, выяснил: кто там этого отца Иова играет? Дима Дюжев. Понятно. Так что когда ты приехал, я для себя сразу же просек: с тобой ни-ни – не общаться, ни в душу тебя не впускать, ничего про тебя и не знать и не слышать.
То есть он уже с самого начала жил вот этим, что у нас в профессии называется «внешним кругом внимания своего персонажа», думал о том, что тот делает, чего не делает, как думает, чем интересуется, что отсекает, – вживался. Причем это ему так удалось, что ты абсолютно верил, что этот отец Анатолий и является таким, каким вот так его на твоих же глазах в самом лучшем смысле этого слова выдумывают. Творят почти из ничего, потому что многое из себя Петр как раз, работая над этой ролью, и вычищал.
Это свидетельствует о высочайшем коэффициенте талантливости. Вообще, скажу, это признак гения. Когда человек во время съемочного процесса, действительно не имея актерского образования, так себя настраивает, что просто живет за своего героя, себя самоустранив. Как у апостола Павла: «уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20), – это наука так себя задвинуть, чтобы дать место жизни Другому. О чем-то подобном Петр и в своих проповедях говорил, рассуждая о заповедях блаженства. «Не в тебе дело!» – как говорил любимый им архимандрит Иоанн (Крестьянкин). «Блаженны нищие духом» (Мф. 5, 3). Осознай же ты свою слабость, человек! Пусть лучше Христос живет.
«А я не играю. Я так живу»
Дмитрий Дюжев и Петр Мамонов в фильме «Остров»
Иногда было видно, что Петр не может себя поместить в предлагаемые обстоятельства, как-то подогнать своего героя под заданные рамки, его партитура образа рвала все условности, переворачивала сцены, выписывала те еще кренделя с режиссерскими задачами, весело игнорировала просьбы оператора… Всё искусственно надуманное резко отбрасывалось им на какой-то закадровый план, вообще вышвыривалось из жизни. Ты ощущал, что вот этот отец Анатолий реальнее всех ожиданий от него и декораций вокруг! Он есть. И точно самодвижим Богом.
Ты ощущал, что вот этот отец Анатолий реальнее всех ожиданий от него и декораций вокруг
В одной сцене, было дело, Петр распахнул границы кадра. Ранее оператор нам оговорил, где надо сойтись для двойного среднего плана. И вот мой отец Иов идет, стучит в дверь: «Молитвами святых отец наших…». А за дверью тишина… Я опять. «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе…». Не отзывается!! ««Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» – тарабанишь уже в дверь! Никакого ответа. Я так раз семь уже, весь в поту, молитву эту произнес, и стук всё усиливал… Прервать сцену как актер я сам не могу, да она вообще-то и была всего первой сценой наших съемок… Да и режиссер таких выкрутасов не ожидал… Все замерли. Один я этот стук и уже просто вопли молитв продолжаю. Павел Лунгин сорвался… Правда, Петр упредил его – вылетев, совершенно неожиданно уже для всех нас, из своего укрытия, он пронесся мимо меня и стал мне выкрикивать свои реплики со значительного расстояния… Я стоял ошарашенный, а краем взгляда еще и заметил, как мечется больше всех нас растерянный оператор, – он крутился вокруг своей оси: то на Петра камеру наведет, то на меня… Он-то и не предполагал всего этого урагана эксцентрики, – вообще монахов снимает… Думал, мы спокойненько будем себе там стоять впритирочку, и ему не составит никакого труда все наши эти елейные, мол, мимику, слова и жестики запендюрить в один кадр… Не дождетесь.
– Петя, ты что мне тут играешь?!! – взревел Павел Лунгин.
А отец Анатолий так на все 1000% искренне изумился – и как ни в чем не бывало, повернувшись к режиссеру, и не знающему, какие еще слова подобрать, пояснил:
– А я не играю. Я так живу.
У Бога всего и всех много
Нам были выделены в качестве консультантов фильма «Остров» иеромонахи из московского Донского монастыря, и они обговаривали с нами буквально всякую мелочь: что да как, положено или нет. Когда начинался обед и вся съемочная группа шла подкрепиться, Петр с отцом Космой (Афанасьевым) из Донского отправлялись в келлию на молитву. И так весь обеденный перерыв они и молились. Когда все, отобедав, возвращались сытыми физически, был особенно явен контраст: у Петра душа была наполнена содержанием! Это всё ощутимо в кадре. И режиссер для того, кто с Богом общается, уже не идол и не кумир-распорядитель. Петр был феерически свободен и смел.
Для всех нас было чудо, что фильм «Остров» стал популярным. Хотя Павел Лунгин изначально нас настраивал так:
– Это фестивальное кино, его мало кто увидит. У нас будет очень ограниченный зритель. Минимальная аудитория…
Всего этого не сыграешь – это либо есть, либо этого нет. И вот в этом чудо. На чудо люди и шли смотреть
Картина и снималась на очень скудном бюджете. Шли за идеей, друг за другом. И фильм посмотрело столько народу, что все прогнозы были посрамлены! В сегодняшнем скептически настроенном обществе по всем прикидкам продюсеров, размышляющих о том, что людям нравится, а что нет, нам отводили не более чем 7% населения Российской Федерации: вот разве что они еще и захотят взглянуть… Нам так и предсказывали: «Ваш фильм заинтересует считанные проценты зрителей. Больше его никто и никогда не увидит. О прокате даже не стоит и речи вести». Но фильм посмотрели миллионы зрителей! Не то что 7%, а, может быть, и половина всей нашей страны. Кинотеатры еще и просили продолжить сеансы, так как люди жаловались, что не смогли попасть, не успели посмотреть и т.д. Признана картина и за границей.
Сарафанное радио передавало, что Петр Мамонов сыграл там та-ко-го отца Анатолия, что это надо видеть. Тут и юродство, и прозорливость, и любовь к каждому. Всего этого не сыграешь – это либо есть, либо этого нет. А если и дано, то только от Бога. И вот в этом чудо. На чудо люди и шли смотреть. А еще вот эта просто ревущая навзрыд невозможность терпеть грех, как калечащий, убивающий души, – всё это очень мощно передано Петром. Грех чернит, разлагает нас. Гангренозная хватка страстей им очень умело показана. Он готов был ампутировать. Но всё с любовью.
Взрывая мертвящие стереотипы
Как отец Анатолий, так и сам Петр не всегда себя мог сдержать.
– Да, я падаю каждый день, – соглашался он, – как и все остальные. Но я научился это видеть, и я понимаю, что я не в силах жить без Бога. Ничего-то я без Господа не могу!
Любому другому актеру, кому бы ни предложили сыграть роль отца Анатолия, она была бы, уверен, не в пору. Как ты миру явишь того, кто верует так, как этот мир веровать уже практически разучился? Да еще и прозрения эти в человеческую душу… Так мало того, что самому до всего этого дойти, так еще же и другим донести надо!
Он и не мог себя втиснуть в букву сценария
Всякий другой актер взялся бы наверняка играть эту роль полушепотом, с полузакрытыми глазами что-то бы такое там выдавал… У всех просто клише работает: люди духовные – это такие изможденные дохлики, у них и силы-то связок нет, чтобы сказать что-либо внятное этому миру, членораздельно хотя бы произнести, а не то что наповал пол-Отчизны сразить! Вот поэтому, помышляют иные, люди церковные всё и говорят с придыханием, как сам же Петр иронизировал: «гнусавенько перед свечечкой»… И вообще они, мол, витают непонятно где… И взгляд у них не отчетлив. Да их ничего и не интересует здесь. Это как у афонского монаха как-то спросили:
– А что это вы в своей пещерке единственное отверстие-выход, он же окно с чудесным видом на море, и то какой-то доской загораживаете? Да и свет вам, что ли, в келлии не нужен?!
– Милые, да вы бы знали, какой у меня свет внутри! – вразумил тот лишь внешними впечатлениями этого преходящего мира живущих.
Вот именно из этой глуби и красоты своего внутреннего мира Петр и шел в атаку, выбегал из своих окопов, где до этого сосредоточенно молился, и тогда уже двигался напролом, взрывая мертвящие стереотипы. Он и не мог себя втиснуть в букву сценария. Многие слова он вообще от себя произносил. То есть даже вот именно, что не от себя, а из опыта начитанности в Священном Писании и святых отцах, наслушанности проповедей современных старцев, подвижников, насмотренности на жизнь подлинную, без каких-либо лекал и ретуши.
Очищай себя от всего наносного и отстраивай свой мир вокруг своей Малой Церкви
Петр всегда очень прямо воспринимал жизнь – такой, какая она есть. И он очищал ее суть от всей этой тягомотины комфорта, давящего души изобилия. Да зачем же человеку столько барахла?! А если ты увидел рекламу, и она тебя задела, благодари Бога, что Господь тебе так открыл эту гнездящуюся в душе твоей похоть плоти, похоть очей и гордость житейскую (1 Ин. 2, 16).
Сейчас же вообще в считанные недели-дни все на тот свет уходят. Тем более нам всем задуматься Господь всё это попускает. А души всё это мельтешение вещей и намерений только рассеивает: то купить да это, туда пойти… Вся эта гонка, суета мегаполисов: вертит-крутит всеми до изнеможения.
Всю жизнь свою уже обращал ко Господу, – точно вернулся в рай и там перед Богом уже не прятался, а ходил
Петр намеренно выбился из этого Вавилона, перебрался на землю. Жил в деревне, на природе. У него там и кошек уйма, белки по деревьям шныряют, зайцы бегают по участку, птицы вьют гнезда под крышей и окрест. Он там отстраивал свой мир вокруг своей Малой Церкви, в которой даже служил, как-то роли среди домочадцев распределяя – кто что читает в этот раз, кто кадит.
Да и вообще всю жизнь свою уже обращал ко Господу, – точно вернулся в рай и там перед Богом уже не прятался, а ходил. Сам искал встречи с Богом, обращался, как говорил, – напрямую! Ему там невестка подсказывает: вот, мол, по скайпу сейчас можно с кем угодно в любой точке планеты поговорить… А он смеялся в голос, от души: «Да кто мне нужен?! Когда я с Самим Богом на связи! Вот я обратился к Нему, и Он меня слышит!!!»
Каждую минуту выверял всякое движение своей души, каялся непрестанно за промашки. Читайте, говорил, святых отцов, и у вас будет эта острота зрения: где я не так, как заповедано Господом, поступаю.
«Я занят смертью, я буду умирать!» Но и о том, чтобы хоть кому-нибудь в прошедший день с ним было хорошо, заботился
Кадр из фильма «Остров»
Петр, покаявшись уже во второй половине своей жизни, точно был жаден до подвигов. И, как подвижник-анахорет, максимум из уединения выжимал, у него ни на что лишнее уже не было времени, так непрестанно и твердил: «Я занят смертью, я буду умирать!» – и ни минуты не тратил попусту.
Так он же еще и с людьми себя уже отмобилизованным на христианское служение ощущал. Там, где можно было что-то до кого-то донести, он действовал! Причем жестко иногда пресекал глупые вопросы, не отвлекался от сути, от единого на потребу (Лк. 10, 42). И других так на своем примере учил жить. На него нельзя было обижаться, потому что все в конце концов понимали, что это не законничество, это сама жизнь – дар жизни, которым с тобою для твоего же блага делятся. Он и себя, прежде всего, привык ломать, – 40 лет блуждать по миру без Бога, сколько там всего в душе укоренилось, а он это всё – через колено! И себя – в своем любом поползновении вернуться к страсти, зависимости, бессмысленности.
Иногда после разговора с ним люди себя внутренне, как после бани, чувствовали
И при всем при этом каждый вечер перед молитвой Петр советовал просто по-человечески задаваться вопросом: «А за этот день со мной хоть кому-нибудь-то было хорошо?!» Иногда после разговора с ним люди себя внутренне, как после бани, чувствовали. А у него это был непрестанный процесс, он точно с усилием выгребал, наверстывая упущенное в прежние годы.
Еще и сокрушался то и дело: «Я очень грешен, со мною, наверное, тяжело». Он желал очистить этот мир от всего того гадкого, что есть в себе самом, чтобы стало почище хотя бы на это маленькое, как он, умаляясь, говорил, пятнышко. Хотя сказано же: стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся. Вот он всегда надеялся на то, что те, кто его, такого же грешника, услышат, хоть на чуть-чуть да осознают всю эту мерзость перед Богом греха, станут чаще прибегать к смирению, восчувствуют необходимость подготовки к вечной жизни.
Только через крест и можно каждому из нас спастись
И тогда я уже никогда не умру. Ведь, смертию смерть поправ, Христос воскрес и вознесся на Небо, а нам оставил свидетельство о том, что такое любовь, честность, добро. Только через крест и можно каждому из нас спастись. А чтобы взойти на свой крест, нужна подготовка. Если человек за всю свою жизнь не навык смиряться, проявлять к ближнему любовь, то в момент испытаний, которые неизбежны в жизни любого из нас, – при той же болезни, – ему не только физически, но и духовно чрезвычайно тяжело.
Вот тогда-то человек и пытается хоть какие-то себе добрые дела да придумать, чтобы как-нибудь, пусть и с одра болезни, но кому-нибудь в этом мире успеть помочь, чему доброму послужить. Потому что душа чувствует бремя своих неправд и пытается разрешиться. Хорошо бы, конечно, священника позвать для Исповеди и, Бог даст, для Причастия. Хотя тут формальным прохождением не отделаешься, и человек, уже будучи честным с самим собою, оставшись на той же больничной койке сам с собою наедине, это всё уже понимает… Нужно именно меняться. Так, как Петр это смог и показал всем нам, в том числе православным. Всё уже по-настоящему, время игр и репетиций прошло.
Сам Петр смерти не боялся. Знал, человеку верующему не надо бояться ее, а вот готовиться к ней необходимо. Как? Современные духовники говорят, что в наше время практически уже не осталось подвижничества, умышленного юродства… А вот Петр явно умышленно юродствовал! А такое только при подвижнической жизни и возможно.
И побить, и обнять – всё по-Божески
Свою проповедь о Боге Петр миру с такими колкими подчас словечками мудрости и прямоты преподносил, что души оживали! Скрученные ранее грехом расправлялись навстречу правде, искренности. А говорил-то он таким простецким языком мужика!
– Круто в Бога верить! – у него прямо из души этот вопль рвался – кающегося, ликующего в этом радостнотворном плаче чада Божия. – Ну, ты вообще крутой – православный! – да он каждого готов был обнять.
У него была удаль сёрфингиста! У него добро было не вялым, а с кулаками
Как он мог совмещать этот сленг и Божественную Истину? А вот мог, и всё от души у него шло! Так и юродивые ухищрялись – когда сквозь знакомую всем нам корку греха вдруг пробивался этот неожиданно фантастически чистый и прекрасный свет! И души, как ото сна, тогда пробуждались. Самые-самые, как иным фарисействующим, может, и казалось, пропащие. Вот в этом и была его победа, оттого и радость.
А начиналось всё на известной нам всем и каждому волне вздымающейся страсти… У него была удаль сёрфингиста! Ему было интересно всё это бушующее месиво страстей укрощать. В нем была эта динамика преодоления, силы играли, – и он с другими делился этим опытом и сноровкой. У него добро было не вялым, а с кулаками. В этом смысле они были с отцом Димитрием Смирновым очень родственны душами и по-дружески близки. Вот такими были: бьющими, живыми, откровенными, сражающимися, щедрыми, грозными, любвеобильными – вот по-Божески и побить, и обнять всегда готовы (ср. Евр. 12, 6).
Моя любовь больше, чем я есть
Он мог быть и нарочитым иногда, даже назойливым в своей проповеди, – да потому что он не людей ублажал, не человекоугодничал, а Богу служил! Так раньше и пустынники покидали свои затворы и шли в мир, чтобы погибающим Слово Истины донести. А иначе кто тебя услышит, в твоем там благочестивеньком лепете. Ты что, не слышал, как люди сейчас друг с другом говорят? У них же слух именно на такую тональность настроен. В их барабанные перепонки иначе не достучишься!
Петр Мамонов
И он шел, точно так же, как некогда апостольствующие первохристиане. Ничего они с собой не брали, – да у них ничего и не было. Ничего ни у кого не просили, – да им ничего и не надо было. Кто тебя чем удивить может, если у тебя Сам Бог есть. Такие люди всех обогащали. Само это поведение уже было проповедью Истины не от мира сего. Они просто делились своим опытом. И люди готовы уже за эту драгоценную жемчужину всё, что имеют, продать (Мф. 13, 45–46).
Когда Ксения Петербургская надела кафтан своего безвременно умершего мужа, – это что было, как не ее умышленная жертва Богу? Отказ от себя, от своей жизни, она после ухода мужа себя уже даже как женщину не воспринимала. Это исповедание: моя любовь больше, чем я есть. Значительнее всего в этом мире. Она уже не этой жизнью жила, а пребывала в предчувствии вечной – в ожидании Страшного суда, встречи с супругом. Она за него всей своей последующей жизнью уже молилась.
Любящая жена исполняла за отлучившегося все те добрые дела, которые он, возможно, только мог бы в лучшем случае сделать, – ночами не спала, кирпичи таскала для строящейся церкви! Это же не женское – мужское занятие! А она всё это делала за него, и трудилась самоотверженно, преумножая и преумножая добро, дабы никто не претерпел никакого не то что урона от ухода почившего, но наоборот, чтобы прославляли Бога, ощущая и в этой кончине еще более просиявший свет любви.
Кто больше любит, тот и продолжает
У христиан всегда так. Помните, у апостола Павла сказано: «Желаю, братия, чтобы вы знали, что обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования» (Фил. 1, 12). А он в тюрьме сидел, а после и вовсе казнен был. Но на смену ему пришли десятки, сотни, тысячи, миллионы проповедников! – и безмолвно, своей жизнью, проповедующие Христа, и сражающиеся словом.
Потому как «если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12, 24). Умирают брат или сестра во Христе, их дело тут же другие подхватывают. Кто больше любит, тот и продолжает.
Петр для всех нас, современных христиан, образец для подражания: как можно быть ярким, не отрекаясь от своей личности и никому не давая попрать ее, взять на себя бремя всех своих грехов и, укрепившись колоссальной силой, которая только по вере в Сына Божия духу человеческому и дается, – вот так, показывая пример, падая под своим крестом в своей борьбе, но и по упованию на прошедшего уже этот путь Господа Иисуса из раза в раз поднимаясь, – идти и проповедовать Христа! Христа Распятого (ср. 1 Кор. 1, 23).
Господь уже прожил нашу жизнь за нас и открыл нам путь спасения. Чего убоимся?
И терпи всё, что на тебя посыплется. Ради Христа, ради славы Распятого за наши грехи, – терпи. Он-то, Безгрешный, оплеван был, а нам есть за что каждому понести поношения и упреки. Над Создателем Неба и земли потешались, смеялись, не доверяли Ему, не знаю, какие тогда жесты были, – но считай, что у виска крутили; а Он смирялся. И когда пригвоздили уже: «Отче! – возопил. – Прости им, не ведают, что творят» (Лк. 23, 34). За нас муки претерпел. Нам ли не смиряться?
Успеть бы лишь только за оставшееся время и малую жертву Богу принести – без ропота, осуждения потерпеть всё, что за наши крохотные шажочки за Христом во исполнение Его заповедей Евангельских обрушится на нас, воспринять всё это как «достойное по делам нашим» – и так хоть немножечко, да приуготовляя себя к неминуемой для каждого из нас смерти, очиститься.
Преподобный Амвросий Оптинский, знаете, как говорил: «А ты закутайся в смирение; тогда, если и небо к земле прильнет, не страшно будет». Чего убоимся?
И жизнь, и смерть есть торжество учеников Христовых
Когда мы летели с Петром на премьеру фильма «Остров», он был постоянно в наушниках.
– Петр, – говорю, – вы мне очень интересны как музыкант. Каковы ваши музыкальные предпочтения?
А он снимает наушники:
– На, послушай!!
Я вслушиваюсь и узнаю голос отца Иоанна (Крестьянкина)!
– Так это же проповедь! – я прямо закричал на весь салон.
– Точно! – еще громче, просто в восторге, заорал он. – Я же его слушаю, как воду пью! Как воздухом дышу! У меня как только минутка есть, я сразу включаю его проповедь. И мне так хорошо! Тут такие мысли, такой образ жизни! Душа прямо наполняется Словом Божиим. И ты уже живешь свою жизнь как торжество – вот, позвали тебя на пир, и ты на него явился-таки, не отказался, наконец-то! В словах старца материализуется Слово Божие. Вот бы так научиться мир видеть – смотреть на него такими, как у отца Иоанна, глазами.
