Е.Н. - Здравствуйте, дорогие братья и сестры. У микрофона Евгений Никифоров, и в эфире программа "Русская Планета за неделю" и её ведущий Дмитрий Бабич. Здравствуйте, Дмитрий.
Д.Б. - Здравствуйте.
Е.Н. - Дмитрий, сегодняшнюю нашу программу я предложил вам построить не совсем обычно. Мы будем говорить не совсем об актуальных вещах, потому что они уже надоели. В прошлом году в нашей стране как-то тихо-тихо отметили, почти просмотрели пятидесятилетие присуждения Нобелевской премии Александру Исаевичу Солженицыну.
Д.Б. - Событие крупное, важное.
Е.Н. - Событие совершенно грандиозное, которое показало миру, что внутри России есть христианское сопротивление. Я специально подчеркиваю это. Для кого-то Солженицын остается фигурой разоблачающей – человеком, который, рассказав про ГУЛАГ, послужил антисталинской, а потом и в целом антикоммунистической пропаганде. Но ведь к этому Солженицын не сводится: даже его первое опубликованное произведение "Один день Ивана Денисовича" на самом деле – одно из самых христианских сочинений в нашей литературе. Но это забывается, и так получилось, что сейчас наибольшее внимание этой годовщине уделила леволиберальная ниша наших средств массовой информации.
Д.Б. - Вот это самое страшное разделение у нас – леволиберальная ниша, праволиберальная… А на самом деле, и я постараюсь это доказать во время нашей беседы, что на самом деле русская литература всегда была единой. Литературный процесс у нас был единым, и пронизывало его именно христианство. А когда мы его начинаем делить, происходит беда. Русскую литературу начали делить очень давно, были западники и славянофилы, потом была советская литература и литература диссидентская. Плюс эмигрантская, конечно. Вот сейчас мы опять делимся, на либералов и патриотов. При этом либералы ну никак не хотели и не хотят замечать патриотов. Вот 20 лет где-то с 1989 года, с момента свободы, и до последних буквально годов не замечали. Один только криик и главный редактор «Знамени» Сергей Чупринин трепыхался, пытался из либерального лагеря напоминать, что есть другое крыло у русской литературы.
Напомню, что Солженицын не мог физически получить свою нобелевскую премию в год ее присуждения, Солженицын находился в Советском Союзе, уехал он в 1974 году. Но эта годовщина сподвигла современного журналиста Сергея Мардана на целую инвективу как раз о разделении литературы. Давайте я прочту вам эти слова, которые явно Мардан написал заранее и сказал прочувствованно в эфире радио "Комсомольская правда". Цитирую:" Присуждение в 70ом году Нобелевской премии Солженицыну снова сделало русскую литературу важным делом. И это после того, как советское партийное руководство убило советскую литературу своими дачами и пайками. Явление Солженицына отменяло советскую литературу и советскую власть вместе с нею. Любому читателю в 1970-м году было понятно: вот Гоголь, Чехов, Горький, Бунин, вот Солженицын – это русская литература. А вот Кочетов, Симонов, Погодин, Лацис, Илья Эренбург – нет, это не русская литература, потому что советские писатели просто воспитывали нового человека. И всё, что они написали, - это просто словесный мусор". Конец цитаты.
Е.Н. - При всём том, что я перечисленных авторов не очень люблю читать и тем более перечитывать, но так резко говорить вряд ли стоит. Невозможно признавать целую литературную эпоху хламом.
Д.Б. - Это просто несправедливо.
Е.Н. - Он не упомянул других писателей, которые были совершенно христианскими по своему духу. Это, во-первых, Шолохов.
Д.Б. - Конечно.
Е.Н. - "Судьба человека". Недавно я посмотрел фильм Бондарчука "Судьба человека". Ну это высшая просто точка.
Д.Б. - Это христианское произведение. Очень лаконичное, очень выдержанное.
Е.Н. - При чём вот эта знаменитая сцена, когда мальчик признает в герое своего отца: "Папа, папа".
Д.Б. - Да, это трогательный момент.
Е.Н. - Самое главное, что Шолохов не выдержал на премьере этого. Он вышел из кинозала весь заплаканный.
Д.Б. - Да, невозможно вычеркнуть целую эпоху. Ну, даже приведенный выше список советских литераторов. Смотрите: рядом стоят Симонов и Кочетов. Симонов и Кочетов входили в противоположные лагеря советской литературы. Она уже в 1960-е годы была абсолютно поделена. Такие люди, как Симонов, как Твардовский на самом деле были очень критически настроены, это уже очевидно, ко всему, что происходило. А значит – и к собственной молодости в сталинские времена. К тому, что они видели. Сейчас становится ясно, что жизнь Симонова в 1960-е и 1970-е годы - это было сплошное постоянное покаяние. А Кочетов – это же совсем другое. Потом Илья Эренбург – его имя тоже вычеркивает Сергей Мардан на радио «Комсомольская правда» из русской литературы. Но не является Эренбург советским конформистом! Даже политически не является, хотя мы наш разговор, надеюсь, построим не политически: дело в том, что он первым бросил вызов руководителю Советского государства. Эренбург открыто оппонировал Хрущёву. Аксёнов вспоминал, что однажды он видел: речь какую-то читал Хрущёв как раз против этой самой творческой интеллигенции. И прямо в балконе, это, по-моему, в Большом театре происходило, или в Колонном зале Дома союзов, - в общем, недалеко от Аксенова сидел Эренбург и делал такое отметающее движение рукой. Неправильно, неправильно, неправильно. При всех. После всего, что было… И всего, что могло бы за это быть при Сталине.
Вот какие это были люди. Но даже это не самое главное. Самое главное и самое обидное в этой тираде Мардана – это вот такие слова: "Они просто воспитывали нового человека, и всё, что они написали – это просто словесный мусор". Дело в том, что Симонов, конечно, он в юные годы, так же, как и Солженицын, собирался воспитывать нового человека. Он сам воспитывался как новый, советский человек. И мы знаем теперь благодаря потрясающей книге Людмилы Сараскиной в серии ЖЗЛ "Жизнь замечательных людей", знаем, что и сам Солженицын, а это видно по документам, по его собственным воспоминаниям, по письмам его первой жене Наталье Решетовской, - сам Солженицын был почти готовым новым советским человеком. Солженицын в 1941-м году собирался идти на войну, чтобы освобождать человечество от капитализма. Он почти был уверен, что его поколение погибнет в войне даже скорее не с нацистской Германией, это будет начало. Оно погибнет, когда придётся воевать с другими западными странами. То же самое у Симонова: вся эта земшарная республика Советов, воспевание танков и воинского героизма – это продолжалось всю его молодость. И Симонов, и Солженицын были люди своего времени. Они ведь были почти ровесники: Симонов родился в 1915-м году, а Солженицын в 1918-м году.
Е.Н - Знаете, что я сейчас подумал. Сейчас капитализм приходит к такой точке своего развития, что сейчас появится новая плеяда революционеров в России.
Д.Б. - Она уже появилась.
Е.Н. - Только с этими новыми революционерами надо будет бороться. Потому что через что они стремятся к власти в России, да и во всем мире? Через наглое манипулирование общественным мнением, через пренебрежение любыми республиканскими демократическими принципами, которые новые революционеры-либералы на самом деле презираютю вообще правами человека, полное извращение прав человека чудовищное и наглое, наплевательское отношение к человеку. Оно не может не вызвать возмущение. Это же происходило и поле Октябрьской революции. И ровесники Октября это видели.
Д.Б. – Ну, они видели другое. Они ведь и вправду были ровесники Октября, и Симонов, и Солженицын. Они о Западе имели представление скажем так приблизительное. Потом мы поговорим, немного к концу. Это очень интересно. Начинали они как вот эти самые новые люди. Но смысл их творчества совсем другой. Было два переломных момента. У Симонова это был 1941-й год, когда он отступал вместе с Красной армией от границы. Он видел этот кошмар. Он потом даже завещал развеять свой прах в тех местах, где погибли его отступавшие товарищи в том страшном году. У Солженицына же переломным был момент, когда его арестовали в 45ом году из-за переписки с одноклассником, в которой он, кстати, при осуждении Сталина высказывал совершенно левые, социалистические идеи. Он писал этому своему однокласснику Виткевичу: «Я тут в поезде встретил потрясающих новых строителей социализма». Ну, естественно, перехватив письмо, советские чекисты ему сразу записали, что он группу создаёт антисоветскую.
В чем состояла трагедия Симонова? Он всю свою довоенную жизнь планировал делать того самого нового советского человека. В 1941-м году его долбануло, и он понял, он увидел красоту старого русского человека. Вдруг оказалось, что старый русский человек обладает такими качествами, которым ему, новому советскому человеку, еще учиться и учиться!
Об этом стихотворение Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…». Вот эти строки:
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в Бога не верящих внуков своих.
А другое его стихотворение "Жди меня, и я вернусь" – это же, по сути дела, стихотворение христианское. Об этом написала ему одна из читательниц, я сейчас приведу цитату из книги Льва Финка, одного из биографов Симонова: "Недавно Симонов получил письмо от одной из тех, кто ждал и не дождался. (То есть очевидно, муж или жених этой женщины погиб, и это уже 1970-е годы - прим. ред.) Она пишет Симонову: "Знаете ли вы, чем для нас, молодых солдаток Отечественной войны, было ваше стихотворение "Жди меня"? Понимаете, в Бога мы не верили, молитв мы не знали, молиться не умели, а была такая необходимость взывать к кому-то. Кому-то сказать: убереги, не дай погибнуть! И вот появилось ваше стихотворение "Жди меня". Его посылали с тыла на фронт, с фронта в тыл. Оно вселяло надежду. Я каждый день несколько раз заглядывала в почтовый ящик и шептала как молитву: "Жди меня, и я вернусь – всем смертям назло". И добавляла: да, родной, я буду ждать, я это умею."
Вот такой отрывок из биографической книги Льва Финка о Константине Симонове.
Вы знаете, даже у не самого талантливого поэта, у писателя бывает так, что открывается форточка в другой мир, и он начинает разговаривать совсем по-другому. И вот это произошло с Константином Симоновым, когда он писал «Жди меня». И он впоследствии понимал, что после этого ему нельзя было опускаться ниже определенного этического уровня, нельзя было вести себя так, как он себя повёл. В послевоенные годы он действительно ведь принимал участие в борьбе с космополитизмом.
И когда Сталин уже умер, все уже быстренько-быстренько отреклись, а Симонов еще несколько лет, может быть, из чувства протеста против того, что называется теперь мейнстримом, не вписывался в общую колею – против Сталина «в пределах дозволенного». В итоге его Хрущёв снял с главного редактора "Литературной газеты". Именно поэтому Симонов, когда ему исполнилось 50 лет в 1965 годуи он выступал в Центральном Доме литераторов, он тогда сказал такие слова, которые всех удивили. Потому что все привыкли, что у юбиляров все прекрасно, а он вдруг сказал: "Я просто хочу, чтобы присутствующие здесь, собравшиеся здесь мои товарищи знали, что не всё мне в моей жизни нравится, не всё я делал хорошо... Бывали в жизни вещи, о которых я вспоминаю не просто с неудовольствием, а со стыдом. Случаи, когда я не проявлял ни достаточной воли, ни достаточного мужества".
Это – новый человек? Нет, это человек кающийся, делающий шаг к Богу. Может быть, об этом не все наши слушатели и читатели знают, но мы обязаны публикацией романа Булгакова "Мастер и Маргарита", да и других его двух романов, - мы обязаны этим всем Симонову. Причём с этим связана смешная история. У меня был преподаватель литературной критики Лазарь Ильич Лазарев. Он был литературным секретарем Симонова, много мне про него рассказывал, когда я учился в МГУ. В книге его воспоминаний, которая называется "Шестой этаж", он про Симонова рассказывает такую историю. Когда вышла эта книга, несколько романов Булгакова в одной книге, Симонов вернулся с, как бы теперь сказали презентации этой книги, и сказал про директора издательства: "Представляешь, этот идиот сказал, что Булгакову делает честь моё предисловие". И потом Симонов этим своим словам хохотал несколько минут.
Как видите, Симонов, за что ему нужно отдать должное, не обманывался насчет своего места в русской литературе. Он понимал, что да, открылась эта форточка Господу Богу, и он написал несколько стихотворений, которые для своего времени просто были необходимы людям. Но он понимал конечно, что он не сравнится ни с Булгаковым, ни с четверкой действительно великих поэтов двадцатого века – он не был поэтом уровня Пастернака или Цветаевой. И дело тут не в тематике. В его романе "Живые и мертвые" идет речь и о сталинских репрессиях. И о немецком плене, о том, что нельзя всех людей, которые попали в плен, считать предателями. Но всё равно Симонов был не Булгаков, он это понимал. Ему было даже смешно, когда этот директор издательства поставил его рядом с Михаилом Афанасьевичем. Но вернемся к нашей теме: почему мне кажутся слова "они только воспитывали нового человека, и всё, что они написали - это словесный мусор", почему они мне кажутся несправедливыми. Потому что на самом деле Симонов, если говорить о его каких-то достижениях, он делал как раз обратное созданию нового человекоподобного робота. Печатая Булгакова, а он печатал ещё и Ильфа с Петровым, - Симонов печатал те вещи, которые до этого не разрешали печатать. Сохраняя старые здания, вступаясь за очень бедных интеллигентов, Симонов старался возродить в нашем человеке что-то досоветское: вкус к хорошей литературе, милость к падшим, эстетическое чувство, элементарное человеческое достоинство.
Е.Н. - Замечательно вы сейчас сказали, потому что я, слушая вас, хотел вставить, что он не столько "нового человека" воспитывал, сколько обновленного. Обновленного по-христиански, человека, который сбросил с себя всю шелуху, все грехи, которые накапливались многие годы в нашем Отечестве, в народе. И наши писатели, как часть нашего народа, которые только в зрелом возрасте поняли, сколь многое в их жизни было неправильно. Некоторые, как Симонов, как Солженицын, каялись. У нас на фестивале был фильм-байопик, грандиозный совершенно фильм, посвященный Солженицыну. Тот в конце этой ленты говорит самые простые слова покаяния : "Я каюсь".
Д.Б. - Это абсолютно правильно. Вспомните, мы эти строки просто, наверное, забыли, когда в 1990-е годы перестали издавать Симонова:
Ты знаешь, наверное, всё-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами из русских могил.
Д.Б. - Это же и есть возрождение этого "старого человека" в себе, забытого. И эти слова.
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в Бога не верящих внуков своих.
Д.Б. - А вы знаете, что самое потрясающее? Это даже может быть прозвучит в минус Симонову, но мне кажется, это в плюс. Очень поспособствовал публикации в "Правде" этого стихотворения "Жди меня, и я вернусь" не кто иной, как Емельян Ярославский. (Да-да, тот самый гонитель Церкви, издатель журнала «Безбожник».) Это есть в воспоминаниях целого ряда людей. И это в книге как раз Льва Финка "Константин Симонов". Он приятельствовал с Симоновым.
Е.Н. - Значит, и у того жило какое-то человеческое чувство.
Д.Б. - Даже в нём.
Е.Н. - Не загубишь человека полностью, все равно что-то человеческое пробьется.
Д.Б. - В чём помог Губельман-Ярославский? Там был, как теперь сказали бы, затык. У Симонова там есть строка "Жди, когда наводят грусть жёлтые дожди". И редактора в "Правде" сказали: «Какие ещё желтые, разве дожди бывают жёлтые? Они же прозрачные». А Ярославский сказал, что и жёлтые бывают, и зелёные, и синие, и фиолетовые. Под настроение. Это автор так выразил свои чувства. В результате строгие редакторы стихотворение Симонова опубликовали, не заставили менять текст тогда. А других в таких случаях элементарно заставляли менять текст. Нужно отметить, что как раз в этот момент в 1941-м году прекратило выход его издание "Безбожник". Сейчас очень часто жалуются люди, что как же так, газета "Московские новости" умерла, "Огонёк" прекращал выход в печать, а вот в войну же не прекращали! Во-первых, это было другое общество, а, во-вторых, кое-что в войну всё-таки перестало печататься. Вот, перестал печататься журнал "Безбожник" во время войны. Очевидно потому, что руководство поняло: на безбожии и неверии войну не выиграть. Побеждает вера.
Е.Н. - Я думаю, руководство поняло: на войне, на фронте, в бою не бывает безбожников.
Д.Б. - Да. Как в падающем самолете не бывает атеистов, это известное выражение. Но это абсолютно исторические факты. Я бы хотел сказать, что даже такие советские писатели, которые у нас совсем не ассоциируются с христианством, на самом деле как-то интуитивно «выходили» на христианские ценности. Вот, например, Валентин Катаев, его повесть "Сын полка". Ваня Солнцев, которого находят в лесу и как бы усыновляют солдаты-разведчики. Один из этих разведчиков, можно сказать, крестный отец этого мальчика, гибнет во время боя. Ваня же в конце книги попадает в суворовское училище. И ему снится сон. "В то самое время Ване снился последний, предутренний сон. Ему снилось то же самое, что совсем недавно было с ним наяву. Ване снилась длинная белая дорога, по которой белый грузовик вёз тело капитана Енакиева. Вокруг стоял дремучий русский бор, сказочно прекрасный в своём зимнем уборе... А вокруг стояла громадная тишина, которая казалась выше елей, выше звёзд и даже выше самого чёрного бездонного неба". И вдруг вот здесь у Катаева пробивается христианский мотив. "Внезапно какой-то далёкий звук раздался в тёмной глубине леса. Ваня сразу узнал его: это был резкий, требовательный голос трубы. Труба звала его. И тотчас всё волшебно изменилось. Ели по сторонам дороги превратились в седые плащи и косматые бурки генералов. Лес превратился в сияющий зал. А дорога превратилась в громадную мраморную лестницу, которая шла куда-то вверх. И Ваня бежал по этой лестнице. Бежать ему было трудно, но сверху ему протягивал руку старик в сером плаще, переброшенном через плечо, в высоких ботфортах со шпорами, с алмазной звездой на груди и с серым хохолком над прекрасным высоким лбом".
Прервемся на секунду. Понятно, что для советских редакторов это был просто Суворов. Но в контексте повести это явно не просто исторический русский генерал восемнадцатого века:
"Он взял Ваню за руку и повёл его по ступенькам ещё выше, говоря: - Иди, пастушок.. Шагай смелее!".
Понятно, что Катаев, конечно, в 1944-м году не может сказать ни о Господе Боге, ни о празднике Вознесения, ни о празднике Преображения. И вот у него лес «волшебно изменился», а после звука трубы маленький мученик возносится куда-то ввысь…
Катаев пишет в рамках возможного. Суворов уже «реабилитирован», хотя было время, когда и его считали царским генералом. Но в этом отрывке мы прекрасно видим все эти мотивы. Преображается лес, эта лестница в небо, этот мальчик-мученик, который идёт по этой лестнице в небо. Мы во время чтения повести узнаём все страшные страдания, которые он выносит. «Сын полка» на самом деле, конечно же, христианское произведение. И, чтобы его понять, как и любое христианское произведение, надо его читать полностью, надо понять всю его эстетическую структуру.
Е.Н. - У Катаева творчество резко делится на две части. На советскую литературу, грубо говоря, и на последние его сочинения. Например, "Алмазный мой венец". Абсолютно свободная речь, где нельзя не угадать душу русского человека, душу христианина, прежде всего.
Д.Б. - Во-первых, напомню такую вещь. Он вообще-то воевал в Белой армии. Просто он это скрывал, и в советское время, конечно, об этом не писали. А когда это просочилось, в последние годы это мало кому стало интересно. Но он воевал в Белой армии. И дружил с Буниным в Одессе, перед отъездом Бунина за границу.
Е.Н. - Ну не совсем дружил, посещал его. Как великого мэтра, академика. В воспоминаниях это всё прекрасно прописано.
Д.Б. – Но потом Катаев и сам стал мэтром. Ведь с чего начинается «Сын полка»? Повесть начинается с ада. Идут солдаты по лесу и вдруг слышат какой-то звук сопения, шуршания. Подходят и находят мальчика, который спал в яме. Я зачитаю этот момент: "Мальчик спал, и по его измученному лицу судорожно пробегали отражения кошмаров, которые преследовали его во сне. Каждую минуту его лицо меняло выражение. То оно застывало в ужасе, то нечеловеческое отчаяние искажало его, то резкие грубые черты безысходного горя прорезывались вокруг его впалого рта, то зубы вдруг начинали яростно скрипеть, лицо делалось злым, беспощадным. Сон мальчика был так тяжёл, глубок, что душа его, блуждающая по мукам сновидений, была так далека от тела, что некоторое время он и не понял, что над ним стояли солдаты. Но вдруг мальчика как будто ударило изнутри и подбросило. Он проснулся, вскочил, сел, его глаза дико блеснули, он выхватил откуда-то большой отточенный гвоздь. Ловким точным движением Егоров успел перехватить его горячую руку и закрыть ему ладонью рот. "Тише, свои,"- шепотом сказал Егоров".
Мальчик готовится, что придут враги, придут его убивать. И вот из этого ада Ваню поднимают. Поднимают разведчики – ценой своей жизни. И мальчик в финале повести возносится в рай.
А вот у Симонова есть такие строки: "Не понять не ждавшим им". А почему не понять не ждавшим? Это как Алексей Хомяков говорил, что человеку, который находится вне Церкви, невозможно понять верующего. Поэтому же невозможно извне понять логику, по которой живут воцерковленные. Вот смысл строк Симонова: "Не понять не ждавшим им".
А многие до сих пор знают про Симонова только то, что он хорошо жил. Спецпайки, поездки за границу.
Е.Н. - Ну это же зависть.
Д.Б. - Это элементарная зависть, конечно. Но как ему давалось это благополучие? Во-первых, скольким он помогал. Лазарь Ильич Лазарев, мой учитель, мне говорил, а также написал это в своих воспоминаниях. Когда Симонов издавал Булгакова или ещё кого-то «дефицитного», он приходил и говорил ему, своему литературному секретарю: "Забрал себе 400 экземпляров". Лазарев спрашивал: зачем? "Ты не понимаешь, каждая эта книга - это неделя спасения для бездомного". Это Симонов так помогал многим людям: книги тогда очень ценились. Вы прекрасно понимаете: когда впервые вышли романы Булгакова, то эта книга при продаже «с рук» стоила ползарплаты. И он так помогал людям. Но даже не это главное.
Он после войны и вправду съездил за границу, в Америку. И вот какие он написал стихи. Абсолютно современные. стихотворение "Хлеб" 1946 года:
Америка, лето 46-го. Они уже там посчитали ревниво,
Во что нам встанут все от Ростова до Курска спалённые солнцем нивы.
И как нам солоно это горе, и как после засухи будет тяжко.
Всё уж прикинуто в их конторе на весело щёлкающих костяшках".
А у нас знаете, какие в прошлом год были беды: и в Белоруссии, и в Карабахе, и в Киргизии. А западные издания, не только англо-саксонские, но и, к сожалению, немецкие, французские, они всё считают: а когда у Путина кончатся деньги? Ведь ему всё это надо заливать, все эти пожары. Вот им и не терпится узнать: когда у него вода кончится, когда у него деньги кончатся, чтобы всё, наконец, сгорело? И вдруг я читаю у Симонова это! Раньше, в 1980-е, я бы решил: Симонов выслуживается. А теперь вижу: он удивлялся тому же, чему удивляюсь я. Вот этой какой-то дурацкой жестокости: страна испытала тяжелейший вообще шок, а этих людей интересует только «смена режима» у нас. Оказывается, это и его шокировало и отвращало. А наши люди позднесоветской эпохи этого не понимали, они думали: ну, жирует Симонов в США, тяжёлая журналистская судьба занесла его в Америку. Ха-ха. Ничего-то мы не понимали.
Е.Н.: Это, конечно, было совершенно несправедливо. Мне хотелось бы, заканчивая наш диалог, сказать следующее. Русский человек – он непрерывен. Он иногда заблуждается, себя не понимает, в бессознательном состоянии находится, состоянии неспособности словами вообще говорить что-то. Но он остается русским человеком, и он на пределе всегда вдруг выкрикивает что-то очень человеческое. Вот н забыл все молитвы – и вдруг находит их снова, когда те же молитвы излагает словами "Жди меня" или «Ты помнишь, Алеша».
Д.Б. - Это абсолютно так и есть. И конечно же русская литература - это единая литература. И нам нужно ее сшивать, а не растаскивать её на части. Эти исторические разрывы надо сшивать в нашем прошлом, хотя это трудно очень делать. На этом нам, наверное, стоит закончить нашу программу "Русская Планета за неделю". Это еженедельная программа. Благодарим вас за внимание, всего вам доброго, храни вас Бог, братья и сёстры.
https://radonezh.ru/2021/01/05/russkaya-planeta-za-nedelyu-hristianskie-korni-sovetskoy-literatury
