«Блаженны нищие духом,
ибо их есть Царство Небесное».
(Мтф., 5,3).
Идеологи Православного русского царства никогда не уповали на имперскую мощь и не кичились ею. Их идеократическое сознание проникнуто не мессианизмом, а великой тревогой: удержится ли царство на уровне заповедей Христовых или впадет в ересь и гордыню? В книге А.С. Панарина «Православная цивилизация» подробно изложены идеалы Православного русского царства, сущность которых в следующем.
Истинное Православное царство держится не силой, не богатством, а христианской добродетелью и что, теряя ее, оно обречено не только на гибель, но и на то, чтобы сама эта гибель была не достойна людского сожаления. Именно в максимальном противопоставлении святости имперской силе мы находим объяснение того, что покровительницей царства выступает Богоматерь. Самый "государственный" праздник Московской Руси - одновременно самый негосударственный, противный идее земного величия и мощи - праздник Покрова Богородицы.
Державным первооткрывателям архетипа Святой Руси вселенского прибежища слабых - является князь Андрей Боголюбский. Все построенные при нем главные храмы он посвящает праздникам Богородицы: Успенский собор во Владимире и церковь Покрова Богородицы на Нерли. В московский период Богородица простирает Свой защитный покров над Москвой, как это сказано в "Книге Степенной царского родословия". Там же присутствует и Василий Блаженный - русский двойник константинопольского Андрея Юродивого. И функция Василия та же - указывать на чудо Покрова. То, что Богородица встала над Москвой, превращало Москву в аналог Влахернской церкви, в богоизбранный и богозащищенный град-Церковь.
Град-Церковь - прибежище тех самых нищих духом, людей не от мира сего, которые в граде-крепости, как и в граде "рыночников", непременно почувствуют свое изгойство. Отсюда - необходимость реконструкции образа «Москва - третий Рим». Ортодоксия Москвы - православного царства - требует видеть в третьем Риме не новый имперский центр мира, а новый Иерусалим. XVII век оказался моментом бифуркации: за полвека до реформатора Петра реформатор Никон пробивает свое "окно" из национального ограниченного государства в заманчивую вселенскость. Но это "окно" не в сторону Запада, а в сторону греческого Востока - материнской цивилизации.
Православная вселенскость означает не единое европейское пространство модернизации и светского успеха, но предполагает иной императив: Москва должна служить опорой и прибежищем не только своих, русских, по крови "нищих духом", но и всех православных христиан. В этом - ее значение как нового Иерусалима.
Странствия христианского духа олицетворяются теми, кто на новом, неоскверненном месте пытается строить новый Иерусалим. Христианская страстность неприятия всего греховного и несправедливого в истории неизменно конвертируется в энергию нового строительства - на началах правды. Так основывались новые монастыри и скиты. Вся христианская история - это движение монастырей и царств из мест уже оскверненных, падших, в новые, - туда, где наша христианская уверенность еще не обескуражена и способна порождать энергию домостроительства на новых началах.
Константин Великий основал новое царство, которому суждено было на тысячу лет стать новым христианским центром мира. Те, кто остался в старом Риме, были людьми иного склада, чуждыми христианскому максимализму. Они четко разделили два града - земной и небесный, и тем самым, освободили первый из них от завышенных претензий христианской совести. Те, кто пошли вместе с Константином, мыслили иначе: они и от земного града требовали подлинного благолепия - симфонии священства и царства.
Вселенскость - высокая планка, до которой слабеющий в земных борениях дух не всегда дотягивается. Реабилитация земного града со всеми его несовершенствами неизменно приводит и к реабилитации националистических устремлений. Стремление к национально-обособленной государственности у народов, некогда принадлежащих к единому христианскому царству, неизменно совпадает с ослаблением христианского смысла царства, ослаблением веры.
Такое повсеместное отступление империи - вселенского начала в истории свидетельствует о том, что Православное царство не награда нации от Бога за какие-то ее заслуги или доблести, а напротив, это, тяжкий крест, непосильное, поскольку исторически обреченное задание. Поэтому путь имперской нации в истории - это неизбежно путь крестный, путь жертвенного самообречения, отказа от обычного национального бытия «как у всех».
Православная идея вытесняется из мест, где симфония не складывается или оказывается ненадежной по причине слабости государства, вынужденного идти на поводу "земных" сил и интересов, и ищет места, где такая симфония осуществима. По этому закону стяжания симфонии Православное царство мигрирует со славянского Юга на Север - туда, где зарождалась новая московская Русь. Вдумаемся еще раз в утверждение старца Фелофея: "Два Рима пали, Третий стоит, а четвертому не быти".
Дело здесь не столько в сакральном числе три или в державном самоутверждении Московии как нового Православного царства. В этом утверждении сквозит исторический и геополитический реализм: если Русь как Православное царство рухнет, его эстафету передать некому - вся ойкумена уже занята другими, неправославными государствами и других носителей большой православной идеи в мире просто нет.
В московский период истории русские люди осознали, что демократия свободы никогда не является массовой – она, так или иначе, становится уделом боярства. Массовой может быть только демократия равенства. В московском государстве специфический тип равенства был достигнут в виде консенсуса служивого государства. Все сословия несут государству службу, причем отличается она не столько степенью тяжести, сколько содержательной спецификой, связанной с общественным разделением труда. Одни кормят страну, другие ее защищают, третьи - духовное сословие - поддерживают в ней живое присутствие высокого ценностного начала, которое в условиях духовной лени и небрежения непременно отступит перед натиском темных сил в человеке и в обществе.
В смысле высшей целесообразности все три вида служения одинаково необходимы. Но в узко социологическом смысле служилое усердие одной группы имеет смысл и оправдание лишь в том случае, если другие столь же ревностно исполняют свой долг, не уклоняются и не отлынивают.
Русские люди московского периода мыслили себя как православный народ - хранитель и защитник великой святоотеческой традиции, представленной не русскими, а святыми греческими именами: Иоанном Златоустом, Василием Великим, Григорием Богословом. Не племенное чувство и не имперская гордыня скрепляли идентичность русских людей московского периода, а Православный идеал священного царства, основанный на высшей правде и жертвенном служении святой апостольской вере.
Наша идентичность в качестве Святой Руси и определилась в XV веке в форме народа - защитника Православного идеала, который больше некому охранять. Речь, таким образом, идет об идеократической идентичности, основанной на привязанности к священному идеалу - Истине и на аскезе, необходимой для того, чтобы ему соответствовать и сберечь от посягательств.
Как очень точно заметил В.Кожинов: «У русского человека вектор интересов направлен совсем иначе. Ему важнее не осуществление личных интересов, а некий смысл жизни, которому можно подчинить все, в том числе и саму жизнь, то есть он, русский человек, внеполоден сам себе, и его отношение к миру в основе своей – сугубо религиозное, соборное».
Валерий Бухвалов, доктор педагогических наук
