«Крайне русский». О книге рассказов и повестей Михаила Тарковского «Три урока»

(Общественно-благотворительный фонд «Возрождение Тобольска». Художник И.Е.Лукьянов. Тобольск. С.545)

 

Живите в доме — и не рухнет дом.

Я вызову любое из столетий,

Войду в него и дом построю в нем.

Вот почему со мною ваши дети

И жены ваши за одним столом,-

А стол один и прадеду и внуку:

Грядущее свершается сейчас…

Арсений Тарковский

     Дом, семья, род, народ, родина – понятия совокупные, родственные, пронизанные общим кровотоком любви. Но что такое любовь? Чувство, знакомое каждому человеку, которое, однако, трудно выразить словами, сформулировать как правило или категорию.  Но надо ли изыскивать точное определение, когда о том, что такое любовь, все сказано апостолом Павлом: «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит (1 Кор. 13: 4-8). Однако сегодня, когда ослабляются опоры человеческого бытия, это понятие теряет свое сакральное значение, но, как следствие, укрепляется понимание необходимости вернуться к истокам, к заветам, к традиции. В этом возвращении приходит на помощь русская литература, которая, как и прежде, пробуждает в человеческих сердцах высокие стремления, укореняет добрые чувства.

     Сложную, многоплановую книгу рассказов и повестей известного прозаика Михаила Александровича Тарковского «Три урока» можно назвать книгой о  любви. Книгой редкой по убедительности смыслов и красоте языка, книгой мудрого содержания, поэтического звучания и дивного оформления, книгой на стыке различных областей гуманитарного знания и интерпретации законов физического мира, книгой, откликающейся на призывы из минувших столетий и отвечающей на вопросы грядущих времен. Это книга о любви к миру во всех его  ипостасях. Это книга о той любви, которую носил в своей душе и к которой показывал путь великий Гоголь.

     «Идите же в мир и приобретите прежде любовь к братьям. Но как полюбить братьев, как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так в них мало прекрасного! Как же сделать это? Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и всё, что ни есть в России. К этой любви нас ведёт теперь Сам Бог. Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри её и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней состраданья. А состраданье есть уже начало любви»[1].

     Первые благие ощущения вызывает прикосновение к самой книге, точнее, к толстому, тяжелому, предвещающему долгое,  вдумчивое чтение тому, представляющему дорогое красивое издание с шелковистой, ласкающей ладонь обложкой.  Известным художником-дизайнером И.Е.Лукьяновым она решена минимальными живописными средствами, в приглушенных тонах. Символичное художественное решение настраивает читателя на сложные переживания, требующие душевных трат. Композиция реальна – за основу взята фотография МихаилаТарковского, сделанная им в таежной избушке:  зажженная керосиновая лампа стоит у оконного стекла, испещренного капельками дождя. Если всмотреться, то можно заметить блестящие крупные капли и те, которые на обогреваемом лампой стекле уже высохли, как слезы на щеках утешаемого ребенка. Создается ощущение движения, зыбкости картины, смыслом которой является просветляющий и согревающий свет лампы, изливающийся как в холодные сумеречные дали заоконного пространства, так и навстречу душевному взору читателя-зрителя. Художественным сопряжением света и тьмы, тепла и холода заявляется драматургия  литературного произведения.  Темно-коричневый корешок книги с золотым тиснением фамилии автора и названия издательства подсказывает, что  это современное издание достойно ряда классических собраний сочинений русской литературы.

     Существующее более четверти века под руководством известного в России книгоиздателя  А.Г.Елфимова сибирское издательство Общественного благотворительного фонда «Возрождение Тобольска» выпустило книгу Михаила Тарковского «Три урока» в знаменитой серии «Тобольск и вся Сибирь». Своей маркой и известными достижениями издательство гарантирует не только качество полиграфии, изысканность художественного оформления, но и ценность содержания. Фонд выпускает книги только лучших, признанных авторов, только о выдающихся подвигах и исторических личностях. Только во благо и славу России.        

     Новое издание фонда, книгу произведений Михаила Тарковского, радостно держать в руках,  хочется бережно положить на колени и медленно перелистывая, начать рассматривать необыкновенные  иллюстрации – монохромные философские фотографии. Все они, являющиеся мгновеньями жизни, проясняющими важные ее смыслы,  объединены поэтической метафоричностью. Художник И.Лукьянов в оформлении книги использовал работы  писателя М.Тарковского, свои собственные и других фотографов. На титульной странице – сухой лист дерева, листовая пластинка осыпалась, но свою форму лист сохраняет благодаря каркасу из жилок, связанных в своей жизнеобеспечивающей питательной деятельности с отеческими корнями. Корни и крона – это не только символ дерева, самой жизни, но и закон сущностной связи. Фотография писателя в детстве рядом со своей бабушкой на фоне родительского дома, где «стол один и прадеду и внуку» – тоже образ кровно-корневой родовой связи во времени.

     Фотография, на которой изображен осенний мох, на первый взгляд кажется похожей на облачное небо с наползающими на него грозовыми тучами. Понимание действительного, земного содержания удивительного изображения заставляет подумать о кровный связи макро- и микро- миров, космоса и земли, звездочки и травинки.  Символично фото спила дерева с множеством годичных колец, похожее на геоцентрическую модель Вселенной или схему духовных уровней цивилизации, где в центре находится религиозно-родовое ядро, включающее в себя веру народа и его священный язык[2]. Дивен ряд фотографий натуры, на которых сложным ракурсом достигается эффект «обратной перспективы». Высокие травы кажутся волнистыми волосами природы, разводы на водной поверхности делают ее похожей на клетку крови под микроскопом, и небо оказывается к нам ближе, чем земля, приближающая высь ветвями деревьев, восходящими сибирскими реками, пронзительными взорами человеческих глаз, сшивающих своим духовным светом времена, миры и пространства.          

     Подобные графическим оттискам эти черно-белые с серебряным мерцанием, напоминающим зеркальную амальгаму, фотографии подробно, до крохотного листочка, до еловой иголочки отражают мгновения земного бытия. Приближенные к нашим глазам они  заставляют задуматься над сложными вопросами сущности и существования. Над тем, что законы природы так же незыблемы, вечны, как и законы духовной жизни. Ее створы, ее направления и границы определены в книге иконами святого иконописца Андрея Рублева: образом Ветхозаветной Троицы в начале и Ликом Спаса Вседержителя  в конце фотографического ряда. Это явные символы, доминанты духовных смыслов, которые раскрываются по мере прочтения произведения. В результате обретается понимание, что данная книга о русской силе и истории, о русском мире и днях нашей жизни, о том, что «грядущее свершается сейчас»...  А в главном – это книга о России, которую мы в целостности не знаем. И только  настоящей любовью можем познать.  А для этого  надо отправиться в путь, «и этот путь есть сама Россия» (Гоголь)…

 

«Нужно проездиться по России»

     Для чего? Для того, чтобы, по совету Гоголя, «поблагодарить Бога прежде всего за то, что вы русский». «Чтобы узнать, что такое Россия нынешняя». А еще затем, чтобы раздать свое богатство, имущество, которое, как говорил Николай Васильевич, «…не в деньгах. Бог мне помог накопить несколько умного и душевного добра и дал некоторые способности, полезные и нужные другим – стало быть, я должен раздать это имущество не имущим его»[3]. Понятно, чтобы раздать, нужно иметь. Духовное накопление у Михаила Тарковского, можно сказать, начинается  «из затакта», то есть до рождения будущего писателя, от богатства его предков, от вдохновенного слова знаменитого деда – поэта Арсения Тарковского, от умной и милосердной любви его бабушки Марии Ивановны Вишняковой, чей образ запечатлен в фильме дяди писателя Андрея Тарковского «Зеркало». В своём автобиографическом документальном фильме «Замороженное время» Михаил Александрович говорит о ней так: «Бабушка «открыла мне трое ворот: в русскую литературу, в русскую природу и в православный храм»[4]. Вместе бабушка и внук объездили всю среднюю Россию. А по окончании Михаилом третьего класса Мария Ивановна привезла его в Оптину пустынь. «Мы поселились на самом краю и через лес в скит ходили по дорожке – туда, где старец Зосима жил. Бабушка много рассказывала и про него, и про Алёшу Карамазова. До этого она мне взрослые книги читала вслух. А тут решила, что я вырос, и дала книгу, чтоб читал я сам. Это были "Братья Карамазовы"»[5].

     Будущий писатель вошел в жизнь за руку с бабушкой, и рядом с ней прошел самую важную, начальную часть жизненного пути, который, привел его в дальнейшем на постоянное место жительства в Сибирь. Родившись в Замоскворечье, в старинном уголке Москвы, в конце 50-х,  принадлежа к известному творческому роду, Михаил Тарковский понял, что свое «богатство» он должен добыть сам. А где, как не в Сибири можно найти сокровища? Прочитав в детстве много книг о Сибири и Дальнем Востоке, он мечтал об этих краях и после педагогического института, где получил специальность преподавателя географии и биологии, будущий писатель уехал на Енисей.  Пять лет он работал на Енисейской биостанции ИЭМЭЖ АН СССР в поселке Мирное в Туруханском р-не Красноярского края. Потом стал штатным охотником-промысловиком в селе Бахта, также работал главным редактором альманаха «Енисей» (Красноярск).

     Но это факты. О содержании своей сибирской жизни писатель говорит так: «Когда я соприкоснулся с енисейской жизнью, она с головой поглотила. Я такую даль увидел – русскую, старинную. И приобщиться к ней стало для меня огромной честью, смыслом»[6]. Жизнь в глубинной России преподала будущему писателю много уроков. Постепенно укреплялось  его неосознанное чувствование, что Сибирь – то «глубинное государство», выражаясь в терминах современной политологии, в котором кроется смысл силы  русской, богатырской и воли вольной, необъятной. И в этом своем значении оно много превосходит, так называемое, западное «глубинное государство», которое зиждется на условных долларовых ценностях и жадности диавольской.  Став сибиряком, Михаил Тарковский  выразил так  понимание сути своего имения: «Вот так получилось, что искал красоту тайги, а нашёл гораздо большее – дом. Ну, и себя самого, наверное, тоже. Тогда я и стал сибиряком, ощутив расположение своей души на карте. И какими жилами она со всей Россией связана»[7].

     А жилы эти крепкие, извечные, проникнутые токами любви, пронизывающие лучшие стороны бытия природы, человека и человеческой души. Об этом писатель рассказывает в свое книге, состоящей из отдельных произведений – повестей и рассказов, воспринимающейся, однако, как целостное художественное произведение, как роман в рассказах,  особенность которого можно пояснить словами поэта Андрея Белого, сказанными применительно к поэтическому сборнику: «Только на основании цикла стихов одного и того же автора медленнее выкристаллизовывается в воспринимающем сознании то общее целое, что можно назвать индивидуальным стилем поэта; и из этого общего целого уже выясняется «зерно» каждого отдельного стихотворения; каждое стихотворение преломляемо всем рядом смежно-лежащих; и весь ряд слагается в целое, не открываемое в каждом стихотворении, взятом порознь»[8].

     Эта цитата показательна еще и том смысле, что изначально Михаил Тарковский мыслил себя поэтом и писал стихи, но впоследствии осознал большие возможности прозы. В предисловии к книге он поясняет переход в новый жанр на примере творческой истории Бунина: «В Иване Бунине пронзительный режущий нюх к жизни, тоска и переживание каждого штриха происходящего, небоязнь сделать его событием и опорой повествования. И впечатление, что душа в стихах, верно исполняя канон, но не найдя простора, потребовала шири и Иван Алексеевич нашел ее в прозе»[9].  Также поступил и Михаил Тарковский. Однако в большинстве своих прозаических произведений он использует точку зрения лирического героя, более характерного для поэтического произведения.  Наделив его ярко выраженной психологической напряженностью внутреннего мира, прямо или косвенно созвучной авторской ипостаси, писатель применяет к главному герою  и первое, и третье лицо личного местоимения, а то и оба попеременно в одном произведении, как например, в повести «Полет совы».

     Однако строго от своего имени он обращается к читателю в начале, во вступлении, содержащем, так называемые, «три урока», проясняющих концептуальные связи книги. Этимологически слово «урок» родственно словам речь, пророк, договор. Писатель и учит читателя, и договаривается с ним о своих приоритетах, о личной мировоззренческой стратегии, в которой незыблемо и не обсуждаемо его чувство любви к Родине и к русскому человеку, к русской литературе, русской природе и русской вере. Так он поясняет учительское начало своей книги: «…главное здесь – возможность начать с корня. Ничто так не меняет душу, как восходящее движение (выд. авт. ст. - В.Е.). Но для него вертикальный разлет, размах нужен.  Нет русской литературы без народности и религиозности. А корень – это народность. Знание жизни человека, а не наделение представлениями о нем, как в  фильмах горожан о селе»[10].  

     Вообще, движение, перемещение, взаимодействие разнонаправленных энергий любви, совести, заблуждений, сущностных звуков природы и мира, проявляющихся в токах рек, в старении человеческой плоти, в переживаниях сердца, в беззвучном течении времен – является философской субстанцией прозы Михаила Тарковского, своеобразным энергетическим контрапунктом,  фундаментальным элементом  полифонического дыхания жизни. Вряд ли писатель сознательно возводит свое повествование на этом незримом энергетическом базисе, по сути отражающем богословское понимание существования. И в то же время, изображение «Ветхозаветной Троицы», являющейся зримым эпиграфом к книге, позволяет предположить, что автор осознает духовную картину тварного бытия, которую можно представить по слову преп. Максима Исповедника, как движение по отношению к Богу; пространство и время укоренены в Боге, цель и конец движения уже пребывают в Нем. К этим духовным координатам  писатель  примеряет жизнь своих героев.  

   «Тетя Надя внимательно следит за каждым шагом весны. То “плисочка прилетела”, то “гуси за островом гогочут и сердце заходится”… “Анисей-то, гля-ка, подняло совсем, однако, завтра к обеду уйдет”. Но медленно дело делается. Прибывает вода, растут забереги, трещины пересекают лед, и все никак не сдвинется он с места. Но наконец в один прекрасный день раздается громкий, как выстрел, хлопок, проносится табунок уток, и вот пополз огромный Енисей с опостылевшим потемневшим льдом, с вытаявшими дорогами, с тычкой у проруби, появляется длинная трещина с блестящей водой, с грохотом и хрустом лезет лед на берега, и вот уже тетя Надя, что-то звонко выкрикивая и крестясь, бежит с ведерком под угор, кланяется Батюшке-Анисею в пояс. Дожила...» (рассказ «Ледоход»)[11]

     Конечно же, мы не слышим, как у героини сердце заходится, но откликаемся ему, потому что автор выстраивает пространство свободного общения, помогает нам в постижении этого уникального мира, имеющего яркие внешние характеристики и незримую внутреннюю глубину, прозреть которую можно только душой и верой.  Без духовного восприятия жизни невозможно правильно отразить ее, так же, как без души и любви нельзя создать художественными средствами истинный образ человека, а не лишь представление о нем.  Вызвать интерес у читателя к персонажу возможно, если  он, пусть хитрец и пьяница, бедолага и разгильдяй,  будет стойко укоренен в своей родовой сущности,  образом своего бытия будет связан с землей предков, с Отечеством, если он пытается понять смыл жизни и самое себя. Тогда и читатель ощутит завидное блаженство единения с землей: «Нигде Гошка так не отдыхал, как на земле, разливаясь телом, облегая каждую веточку и кочку.  И тянуло к земле усталое тело, так тянуло над головой к звездному небу стройные остроконечные ёлки…»[12] (рассказ «Замороженное время»). Понимание единства миров и времен, проявление национальных черт в духовном и телесном смыслах, бытовая убогость и природная сила, малообразованность и великая народная мудрость, растерянность и смекалка – все это присуще героям Михаила Тарковского, вызывающим интерес, симпатию, сочувствие и при этом научающим читателя настоящей жизни.     

      Таков мудрец дядя Толя из рассказа «Вековечно». «Взвалив мешок, бодро шел на угор, на слова встречного мужика:" - Погода налаживается!" гулко бросал: "- Я велел!", а дома снимал ушанку, и под шапкой была потная лысеющая голова с завитками волос и стыдно светящейся кожей. Сидел, переводя дух, на табуретке - огромные руки, плоские пальцы с выпуклыми как желуди ногтями, в ушах седые волосы, бритое морщинистое лицо в усах и серые глаза с мутно размытыми краями радужины. Казалось, через заросшие уши, через эти мутные глаза, жизнь должна бы доходить тоже мутной, приглушенной, покосившейся, а жизнь эта что ни день обдавала новой кристальной отчетливостью, и чем мутнее становились эти глаза снаружи, тем яснее и прозрачней гляделось в них из дяди Толиного сухого и жаркого нутра»[13].

     Но чем может быть интересен этот «замшелый», как пень, таежный житель? А интересен  он именно этим своим русским нутром, тем, что тайну жизни понимает и так по-простому ее высказывает молодому односельчанину Митьке. «Ясным осенним деньком клепал Митька под угором казанку, клал дюралевую заплату на пропитанную краской тряпку, и проходящий мимо дядя Толя, рванулся, сунулся прямо в руки, в дрель, в краску, пробасил:" На сто, парень, садис? На краску? Сади на солидол - векове-е-ечно будет!" Митька рассмеялся, долго качал головой, мол, от старый, отмочит дак отмочит, и все чудилось, как протяжным и гулким эхом отдается это басовитое "Вэковэ-э-эчно!" по берегам и хребтам»[14]. И потому прислушивается к нему и молодежь, и старики, и тайга, и созвездие Медведицы, что знает этот человек, куда жизнь течет, и к чему надо стремиться. И потому внемлет ему читатель, что не только мастеровой смекалкой одарен этот сибиряк, не только обладает чувством времени, но и исконным пониманием неизбывности бытия, на которое смотрит с точки зрения вечности.  Не знает, конечно, этот герой, что подобных ему имел в виду выдающийся русский философ Виктор Несмелов, когда пояснял:  «человеческий интеллект так организован, что по своей природе он способен рассматривать или оценивать мир не только с точки зрения времени, но и с точки зрения вечности. С этой точки зрения он рассматривает тот же самый мир вещей и событий в религиозном созерцании его безусловной основы, и потому с этой религиозной точки зрения мир представляется уже не только механическим сцеплением преходящих вещей и событий, но и реальным осуществлением во времени вечных идей и хотений Бога»[15].

     Умение жить с пониманием «вечных идей» мира и неразрывности времени, ведущего в вечность, с ощущением целостности исторического и личного бытия трудно. Но именно оно является необходимым условием существования России, измученной русскими смутами, являющимися следствием «измены правде». Правильно видит писатель направление этого понимания: «тут важнее не от чего, а к чему». Восходящее движение ведет к росту творения, к сотворчеству с Богом, к постижению законов мира, который не столько внешний, сколько внутренний мир человека. Не в богословских категориях, но через образ, писатель приходит  к доказательству необходимости человеку обращать свое внимание внутрь себя, учиться способности «райского образа зрения», которая была присуща человеку, как говорил В.Лосский,  когда « “другой” и весь мир познавался изнутри, и поэтому не существовало смерти»[16]. 

 

Сходящиеся створы

     Надеясь на понимание читателя, желая почувствовать его отклик, автор книги приглашает войти с ним рука об руку  в космические глубины непостижимой русской жизни. Убеждая «довериться авторскому оку и сердцу», он и к себе выдвигает требование: «…если описываешь город, реку или тайгу – то обязательно найди что-то, что тебя поразило в городе, реке или тайге: но чтоб уже описание не костра вышло, а его отсвета в душе»[17]. Трудно, ведь для этого не только писательский дар нужен и чуткое сердце, но и знание, «умение быть верным во всём знании русской истории, с восприятием ее как родного и неделимого»[18]. Нужны внимание и любовь ко всему, о чем рассказываешь.

     В произведениях Михаила Тарковского, кажется, нет плохих людей, хотя есть и грубияны, и хитрецы, и даже глупцы, затюканные телевизионной пропагандой. Нет, кажется, и смерти, хотя герои ходят по краю трудной, непредсказуемой в своих поворотах жизни. Но неведомой Волей спасаются из самых погибельных ситуаций. Обладая талантом сопереживания и чувством внимательной проникновенной любви, писатель  отражает образы реальных людей, находящихся в «страдательном положении». С верой в их врожденные силы, пытается с гоголевским состраданием найти в каждом черты праведника.  Его герои: старухи, с испещренными морщинами лицами и лучистыми глазами, старики, с клочковатыми седыми бородами, похожие на своих взъерошенных псов. Мужики неопределенного среднего возраста, сильные и неухоженные, как таежные медведи. Дети, любопытные и непоседливые, как и их собаки. Кажется, все они были всегда и будут вечно. Писатель, оперируя чувствами, действиями, отслеживающий движение жизни, не заостряет внимание на деталях современного мира. При этом, любуясь, классифицирует разные виды бород, обрамляющих лики его земляков, тем создавая ощущение исконности бытия. «Я внимательно отношусь к описанью бород, потому что это действительно традиционное наше явление. Бороды обычно носят люди спокойные: почвенные, и конфессиальные… Так вот, борода у Кости не жидкая, не густая, не окладистая и не лопатистая, не клиновая, не двухвостая… А такая… бахромчато-лучевая, лик в разные стороны обрамляющая. И растёт она, отступя от рта за некую нейтральную полосу, в полподбородка оставляя свободное пространство для обнаружения нелегально мигрирующих рыбьих костей и хлебных крошек. Щёки у Кости розовые, с резкой границей, как и у Гурьяна. И Костя вроде бы точно такой же, как остальные мужики или староверы из соседнего посёлка, но только и румянец, и борода… ну как-то нежнее что ли, если такое слово к мужику применимо. Так отличается ёлочка, взрощенная в средней полосе на садовом участке, от таёжной, стиснутой мерзлотой и ветрами»[19] (Повесть «Полет совы»).

     Портреты героев произведений Тарковского – особая, живописно-поэтическая сторона его творчества. «В девять утра приперлась Баба Катя. Сушайшая старушка с огромной палкой, в огромном малиновом платке с бахромой, как толстые щупальцы, и в подростковой синтетической ярко-зеленой куртяшке. Зашла, поставила палку, сяла на лавку»[20]. Достоверность художественного изображения героев писатель достигает не только через метафору, но и посредством лингвистических приемов. Выразительность, эмоциональную окраску он усиливает с помощью морфем – уменьшительно-ласкательных   или превосходной формы суффиксов, использует слова на местном диалекте. Минимальными  художественными средствами,  запоминающимися деталями, свидетельствующими об особенности жизни или мировоззрения человека, автор создает полнокровные образы людей, которые находится в постоянном соприкосновении с миром природы, являющимся не столько фоном, сколько смыслообразующим элементом.

      Отражая природу связанной с человеческой сущностью, Михаил Тарковский представляет ее в богословской традиции. Святые отцы видели природу не только в красоте, но и в ее зле, являющемся следствием человеческого греха. Человек в тварном мире имеет миссию уврачевателя разделений в нем через посредничество между миром земным и божественным. «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих » (Рим. 8: 19-21). То есть единение всего живого произойдет вследствие единения человека с Богом. А пока, как показывает Михаил Тарковский, нелегко соседствуют человек и окружающий его природный мир.  

     Также через природу, через ее ширь и глубь, реальность и сказочность,  Михаил Тарковский показывает космическую и историческую былинную необъятность отеческого простора. Важное значение имеет территория обитания героев рассказов, имеющих просторечные названия: «Васька», «Дед», «Вековечно» и т.п., кажущаяся сама извечной. Неслыханные имена сибирских деревушек и городков Селиваниха, Бахта, Ялуторовск, Тундракан, Выдракан и т.п. много расширяют представление о таежном пространстве, о чем большинство читателей имеет представление по картам в уменьшенном тысячно масштабе  или по субъективным кадрам кинофильмов.  Называя неведомые края, писатель оживляет географию, наполненная жизнью, проявленная в действительности  она расширяет представления о России, позволяет узнать  ее космические размеры, порадоваться ее щедрому природному и человеческому разнообразию и инобытию.

     Этот реальный мир, удаленный от больших городов, накрепко вросший избами и баньками в берега Ангары или Енисея, или какой-нибудь неслыханной речки Тынепы или Бирамы, кажется нереально чудесным, волшебным. Писатель показывает его с собственным, по-детски радостным восторгом, изображает так, что у читателя  не возникает сомнения, что снег здесь, действительно, сладок, как сахарная каша, что витает здесь живая синяя мгла, водится таймень величиной с лошадь, смирно сидит кот на веревочке. Здесь зримо и бодро шагает весна и разгуливает как грустная барыня осень, здесь живет «дремучая тайна природы», оставляющая  печать на своих детях, к которым принадлежат дивные герои рассказов Михаила Тарковского. Они, в большинстве, рыбари, трудно тянут рыболовные сети и бесстрашно по водам ходят, как будто за «Незримо Ведущим», и могут быть сыты скудным хлебом насущным, который «добывают в поте лица своего». Старики по-мальчишески задорны и вздорны, а старушки по-детски наивны, кокетливы и великодушны. С ребячьей верой в добро, в трудах и надеждах проживают они свою по столичным меркам корявую, как клюка старухи Грани жизнь. И нет у них подлого перед ней страха, потому что есть дом, есть не рациональное,  но сердечное, кровное понимание ценности рода и семьи, единого Отечества.

     И даже для измученной пагубными страстями души такого кутилы как Славка, которого автор называет уважительно Парень, подчеркивая, что он сын человеческий, семья спасительна и жизненно необходима.  Хоть и пьяница он горький, но чувство родовое с повышением градуса только в нем крепчает, подкатывает к глазам слезами горячими,  выплескивается наружу из его нутра, в котором много-много наследственной, потаенной любви. «Парень сидит, сначала неподвижно, глядя в одну точку, а потом подбородок начинает подпрыгивать и из красных глаз бегут слезы – гады, не уберегли! Парень сидит сутуло, по-бабьи сведя колени, ноги в валенках, хоть и лето. И кажется ему, что он всех понимает, жалеет – и Василия, и старушку, и сестру Татьяну. И умиляется он своей жалости, и плачет, и пьет снова. Жалеет он и мать, и племянника Ваньку, растущего без отца, но почему-то больше Василия, Татьяну и маленькую Светку, и именно потому, что у них все хорошо, семья дружная, Василий – лучший охотник, Татьяна – хозяйка, огород у нее отличный, две коровы, и Светка маленькая, долгожданный, окруженный вниманием ребенок – именно поэтому жалеет их за какую-то человечью долю вообще, и жалость от этого получается тоже общая, великая, невозможная»[21] (рассказ «Ложка супа»). И медведю косолапому место в этой человеческой любви-жалости найдется, и брату-Енисею, и собачьей упряжке, и чуду спасения материнской любовью непутевого сына. Щемяще трогательный, знаковый эпизод, когда мать кормит супом с ложечки  болезного сына своего Славу, а по сути, душу в него и любовь свою вливает. И поправляется он, и воскресает.    

     С художественной убедительностью, с образной сочностью и сложной звуковой экспликацией, содержащей звуки природы и человеческой деятельности,  писатель с натуры создает красочное полотно таежной жизни, являющейся частью вневременной картины русского мира. «Глядя в глаза, на вытянутой руке, с каким-то плясовым шиком старинного гостеприимства поднесла мне тетя Надя стопку мутного спирта, протараторив: “На-ка, на-ка, на-ка, сла-Богу, все вывез, спасибо тебе, рыбку закусывай”.., и я еще раз порадовался бодрости этой маленькой старухи, не устающей окружать свою одинокую жизнь узором такой поэзии, которая никаким поэтам и не снилась. <...> Говорилось все это журчащим, полудетским голосом, задумчивым, как куриная песенка на склоне лета»[22].       

     Задумчивость, созерцательность, последнюю философ Иван Ильин считал ценнейшим религиозным свойством русского характера,  присущи героям рассказов Михаила Тарковского, живущим интенсивной внутренней жизнью. Да и как иначе, если на всю зиму охотник один отправляется на промысел. Только с самим собой и поговорить можно. «За Большим порогом Гошка влез в наледь, чавкал броднями по парящей и похожей на мокрый сахар каше. В конце концов раскатал полную зеленой воды траншею, пробил ее до сухого и выехал. Перевернул "буран" и долго вычищал мокрый снег из ходовой - то красными, вмиг стынущими руками, то концом топорища. Через поворот стояла избушка, до которой он проскочил минут за пять, изо всех сил шевеля в броднях коченеющими пальцами. Подъезжая, выискивал признаки свежего присутствия товарищей, старался быть спокойным, но сердце колотилось - так всегда, когда долго не видишь людей.

     Заезд с берега к избушке был безжизнененый, трехдневной давности, у двери сквозь снежную пудру рыжела вываленная заварка. Гошка затопил печку-полубочку, стянул схватившиеся панцирем портки вместе с броднями, долго стряхивал эти ледяные гармошки, растер белесые, сырые и как-то сразу похудевшие ноги с катышками шерсти от снятых носков, натянул запасные и стоял, попрыгивая и пробуя ладонями нарастающий жар печки. Натолкал еще дров, и все не влезало последнее полено, толстое листвяжное с жилистым извивом вокруг сучка, и когда дрова разгорелись, в щель виднелся тоже жилистый и крепкий извив пламени, и почему-то вспомнилась тундрочка, кривая сосенка с рыжей затесью и тетерка на ней, и рыжее небо с тетерочьей рябью, и все это было одно с другим так перевязано, так само в себе отражалось, что снова стало весело на душе, и в который раз вспомнились слова Фомы: "Ниче нет лучше охоты"»[23] (рассказ «Замороженное время»).

  В одиночку эти сибирские богатыри, рискуя жизнью,  преодолевают и снега, и разливы рек, и удары судьбы в виде каверз природы-непогоды или поломок устаревшей техники.  И усердствует, и расширяется в своем совершенствовании.  В физической реальности этого мира, заставляющего одновременно, преодолевая, концентрироваться,  формируется личность самодостаточная и независимая, кажется, не полагающаяся ни на какие вышние силы, кроме собственных и наследственных, ощущая незримое единство с родней и земляками.

     Очевидная оппозиция  сжатия-расширения динамики тварного бытия героев Михаила Тарковского, неосознанно спорящих с модными научными гипотезами о пространственно-временной конечности вселенной, делает их личностями психологически интересными, целостными, сложившимися, убежденными в своей правде и верными ей. Это такие явные сибиряки, что ничего и домысливать читателю не придется, только поучиться у них следует. Знают они свои створы, управляющие  хождением по реке жизни: ни миновать их, ни выйти за них нельзя, ошибочным будет путь.  Сквозной символичный образ технического речного сооружения, линии судового хода, отмечающей фарватер, имеет характерное ментальное содержание. Как говорит писатель, «изредка сходящиеся створы ведут тебя по жизни».  

     Особенностью  створных знаков является их плохая видимость с других, кроме магистрального, направлений. Основное направление рассказов и повестей Михаила Тарковского – на русскость бытия. Писатель ведет нас направлением, где «крестьянство и староверчество таких удалённых мест, как Енисей и Ангара, всегда хранило в себе наибольшую нетронутость обычаев, языка, ремёсел, всего того дорогого, что и составляет наше национальное достояние. В то время как в городах вроде Москвы этого и в заводе нет, а те, кто дорожат там русским миром, даже намёка на погоду не делают. Поэтому карта русского духа России выглядит нынче как обратный портрет карты населения: в наименее населённых местах мы наблюдаем его наибольшую густоту. Моё решение работать именно в таком месте, кроме желания набраться силы и разгладить душу простором, было вызвано желанием отпоиться этим взваром незыблемости, вековечно питавшим нашу литературу»[24] (повесть «Полет совы»), проповедующую чувство долга, призывающую к такой деятельности, которая бы способствовала устойчивым, в русле вековых традиций нормам праведной жизни.

     Веришь, что реальна наблюдаемая писателем картина: «…вдали от высокого яра каменного берега над размытой ниткой левого висит меловой завесой снежный заряд, сияя ярко и странно, будто где-то там у горизонта пронесся ангел и, осветив сиянием бусую даль, скрылся, взмыл ввысь, а след так и остался в небе, напоминая промороженным истрепанным людям, что не совсем забыл их еще Бог»[25] (рассказ «Ложка супа»). Призывая к жизни исконно русской, убеждая обратиться к ее истокам, Михаил Тарковский, не сомневающийся в существовании  Создателя, искренне веруя в Него, поминая в молитвах Господа Иисуса Христа и Богородицу, со знанием обряда вспоминающий, как в старину звонари медленными, мерными ударами в мороз разогревали колокола, как мальчишкой он сам бегал в алтарь, однако, о религии и Церкви почти не говорит. Развивая идею единства мира и взаимосвязи явлений, испытывая пантеистический восторг, он,  деликатно,  символично использует библейские аналогии, но вероучительный опыт тысячелетнего русского Православия не использует. 

     Своим героям Михаил Тарковский ставит задачу  показать истинную реальность, настоящие жизненные ценности, но, как было сказано выше, по сути это реальное осуществление «во времени вечных идей и хотений Бога». А оно возможно только в Церкви. То есть, для видения реальности необходим церковный опыт, который  в книге только подразумевается. Понятно, что после века богоборчества о полноценной духовной жизни сибиряков говорить не приходится, но нельзя забывать, что Церковь – дом Божий, воздвигнутый на камне  веры. Учитель Иисус Христос проповедовал в Церкви. На том же фундаменте, на тех же смыслах должен стоять и дом, и учитель человеческий. Поэтому, наверное, писатель, осознающий онтологическую связь «Учитель – учитель», наделяет главного положительного героя рассказа «Полет совы» Сергея поприщем  учительского служения.

«…и не рухнет дом»

      Русская литература исконно связана с учительством. Это, кажется, достаточно исследованная тема. Но именно она становится осевой в повести «Полет совы», где автор – учитель по специальности, учит, как непонятливых учеников, читателей, вводит их в «створы» правильного пути, показывая ошибки на примерах героев повести. Своих коллег-оппонентов  писатель наделяет современным «толерантным» (что то же, наверное, теплохладным), заставляющим отказаться от национальной традиции  мировоззрением. При том, что повесть насыщена сложными коллизиями,  имеет захватывающий сюжет, развивается в пространстве добрых человеческих чувств, в плане любовного отношения к природе и ее обитателям, образы некоторых героев несимпатичны.  Эти трансляторы чужеродных идей, современно  типичны: подобных можно встретить в модных столичных сборищах или на телеэкранах. Но как добралась до глубинки заразная разрушающая идеология пренебрежения родной страной из-за того, что есть более богатый запад?

     Спорит, горячится, доказывает правду учитель Сергей Иванович: «Простите меня ради Бога, если это так прозвучало. Мне, правда, неловко. Хотя я простейшие вещи говорил. Атака страшенная идёт на русский мир. Ну, если человек, готовивший учебную программу по литературе, заявил в интервью, что дети должны быть “умеренно образованы и ничтожно патриотически воспитаны”? Ну?! Что из этого следует? Что надо защищать своё с чётким пониманием происходящего, потому что мы работники образования… Сейчас всё от нас зависит. Да! От нас зависит, будут ли наши дети русскими или... не пришей кобыле хвост... гражданами мира... — закончил я, как это принято говорить, с улыбкой, хоть оно и звучит ужасно, потому что о себе так не говорят»[26].

     Но молодая учительница бесстрастно парирует: «— А я не согласна с вами, Сергей И-ва-но-вич. Какое добро? Сейчас совсем другие качества нужны. Время такое. — И продолжила более высоким, грозящим и предостерегающим голосом: — Сейчас, если будешь руководствоваться добром, ничего не добьёшься»[27]. Не сама молодая русская женщина выдумала это, наслушалась хитрых «учителей», ненавидящих Россию и, не крепко связанная с родной почвой, поверила им и обратилась в их сторону. В научных формулировках подобные мысли, действительно, звучат с кафедр вузов. Например, вот реальная, растиражированная  идеология культуролога, политолога, доктора философских наук, профессора РГГУ  И.Г.Яковенко. Он говорит своим студентам: «Масштаб кризиса, который переживает Россия, не осознан. Его прячет в подсознание слабая человеческая психика, маскирует идеология, затушевывает благоприятная конъюнктура цен на энергоносители. Реально Россия сходит с исторической арены. Альтернатива радикальной трансформации – распад социокультурной целостности России (русский мир, русская цивилизация). Либо эта территория попадает в другие цивилизационные круги, и местное население включается в эволюцию, по преимуществу заданную неимманентной логикой. Либо на этих пространствах происходит новый цивилизационный синтез, и рождается качественно новая цивилизационная модель.

… Необходима сознательная стратегия разделения общества на людей вчерашних и сегодняшних. Вчерашним создают комфортную социально-культурную среду и условия пристойного доживания. Сегодняшним – пространство адекватного саморазвития, дистанцированного от исчерпавшего себя исторического качества»[28]. Вот где святотатственный насильственный разрыв непрерывности истории, традиции, уничтожение самой русской жизни.

     Михаил Тарковский правильно определяет место главных современных сражений – это души и умы детей и молодежи, это школа всех уровней. О том, что это не временное модное поветрие, а этап извечной идеологической борьбы, писатель поясняет посредством аналогий. Двенадцать учеников в классе наводит на мысль об апостольской миссии. А  русский язык?! Михаил Тарковский ответственно называет его живым существом: «Язык, он хоть и наш хранитель, но существо настолько доброе и наивное, что если за ним не ухаживать, то он моментально зарастает дурниной...»[29].    

     Но как бы ни старался молодой учитель разбудить интуицию своих коллег, доказать ценность  творческого потенциала каждой человеческой личности, ему не удавалось переубедить современно-толерантных сотрудников школы. Не смогли они понять, говоря словами В.И.Несмелова, что «исключительные свойства человеческой природы заключаются в разуме и в свободной воле человека... Быть разумным значит не только познавать эмпирически данное бытие, но и творить идеи бытия, а быть свободным значит не только изменять формы и процессы данного бытия, но и творить само бытие по идеям творческого разума о нем. Наличие в человеке этих свойств делают его реальным образом живого, безусловного бытия и поэтому человек интуитивно воспринимает присутствие в мире неведомого Безусловного Бытия»[30].

     Отстаиванием точки зрения молодого учителя Сергея Иванович, о котором писатель говорить то в третьем лицо, то от его собственного имени, как от своего, не переубедишь противников, тут нужно не к разуму взывать, требуется средство посильнее, затрагивающее душу, обжигающее сердце. Для спасения, как известно, нужна жертва. И этой жертвой становится главный герой, погибающий в водах ледяной реки. Показав великую жизненную силу  человека, писатель, однако, спасает своего героя, он необходим для дальнейшей борьбы за души русские. Но своим этим страданием, почти приведшим к гибели, учитель отчасти искупает нравственные заблуждения коллег, смягчает их русофобский пыл, включает механизм родовой памяти. У его коллег и учеников  обогащается кровь токами любви и сострадания.  Образом этой нравственной победы становится сова – древний символ мудрости, и ее чудное высвобождение из случайного капкана, ее свободный полет с «помощью неба». Заветом автора, молящегося за своих обидчиков и противников,  является призыв к вере, которая есть  самый крепкий фундамент русской жизни.  «Наверное, бесконечность Вселенной — это замысел Бога об устройстве мира: каким бы он мог быть, если думать бесконечно. У меня уверенное ощущение, что во Вселенной никакой другой жизни, кроме земной, быть не может. Да и не нужно... Центр Промысла — Земля, а всё, что дальше, — это как картина, где края только обозначены, намечены... и так... упомянуты... на доверии. И дело не в них.
     А в нас. Вот мы думаем, что в таком состоянии человечество долго не протянет. И частью души тебе даже хотелось бы, чтоб оно было наказано, чтобы, рушась, ты мог бы прокричать тем, кто не верил: я предупрежда-а-ал, я говори-и-ил, а вы не верили! И пальцем погрозить напоследок... А на самом деле люди могут какое-то время спокойно жить в состоянии, которое тебе кажется невозможным, и вопрос в тебе — насколько ты это выдержишь. Не зря говорится: думай о спасении своей души. Потому что нет ничего страшней, когда твои близкие не видят, как в лоб несётся смерть, смерч, вихорь... Но ты можешь бросить в него нож. Если есть вера. И земля, за которую больно»[31].

     Михаилу Тарковскому больно за свою родную Русь-Россию,  как когда-то было невыносимо больно великому Николаю Гоголю: «Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; <… > Все будет безуспешно, покуда не почувствовал из нас всяк, что он так же, как в эпоху восстанья народ вооружался против врагов, так должен восстать против неправды» (Гоголь «Мертвые души»).

     А восстать против неправды необходимо каждому за себя, за свою душу, чтоб не рухнул Дом, который на всех один – наша Россия. И в нем «грядущее свершается сейчас». В  минувшем ладится будущее, а настоящим спасается прошлое. Но чтобы восстать против неправды, надо узнать и полюбить правду. И герои произведений Михаила Тарковского показывают, как это просто, главное не бояться и себя не жалеть. Как говорит великий православный сербский богослов и патролог преп. Иустин (Попович), «Человеку дана безмерная созидательная сила, сила созидать вечность, какую он желает. В этом и устрашающая величественность человеческого существа. В этом – проклятие и благословение. Дивно и страшно быть человеком, ведь человек по всему и во всем бессмертен и вечен»[32].

     Чтобы показать эту великую созидательную силу человека, и открывает, и исследует  Михаил Тарковский этот реальный, сибирский, «крайне русский»  мир, защищенный  таежными дебрями.  Мир сложный:  крайне русский – в смысле своей особенной, превосходной природно-нравственной исторической русскости,   крайний – в плане своего расположения на краю современной России, удаленный, потаенный в праведных душах. И живут в этом крайне русском мире  крайне русские герои Михаила Тарковского, сильные, надеющиеся на свои человеческие, данные Богом возможности, чуждые европейской прометеевской  заносчивости, не помышляющие о конкуренции с Творцом. Смиренные,  довольствующиеся малыми благами жизни,  но богатые добрыми  чувствами, они  интересны в своем знании правды жизни, заключенной, в направляющих эту жизнь «створах», представленных в книге зрительно – божественными иконами  святого Андрея Рублева «Троицы» и «Спаса», открывающими и завершающими книгу о настоящей русской жизни.