ПОЧЕМУ НЕ СОСТОЯЛАСЬ НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

15/10/2019

Книга, которую держит в руках читатель, открывает новую па­радигму в понимании русского национализма. Для того, чтобы ее сформулировать, потребовалась самая «малость» — отказаться от ин­теллигентской презумпции презрения к русскому народу и России и признать их безусловную самоценность. Эта позиция находится вне об­ласти науки, она проходит по разряду так называемой дотеоретической аксиоматики. Позитивный взгляд на свой народ, собственную страну и ее историю составляет культурную и психическую норму. И наобо­рот: их негативизация указывает на культурную неполноценность и психическую ущербность индивида или группы, которые придержи­ваются подобного взгляда.

Собственно в научном плане мы не создавали никакой особой тео­рии русского национализма, а использовали уже имеющийся теорети­ческий потенциал. Единственное важное концептуальное добавление касается не национализма, а этничности, которую мы трактуем в по­следовательно социобиологическом ключе. В то время как к изучению русского национализма применены общепринятые теоретико-мето­дологические подходы, в частности, контекстуальный.

Тем не менее соединение старых теоретических знаний с новой для российских интеллектуалов дотеоретической аксиоматикой сформировало такую наблюдательную позицию, с которой откры­лась непривычная картина. Точнее, старый исторический ландшафт предстал радикально преображенным. В этом и состоит значение любой новой научной парадигмы: известные факты и наблюдения переоцениваются, а прежние выводы, в том числе фундаментального характера, — пересматриваются. В результате перед нами оказывается не старая картина, дополненная новыми чертами, а принципиально новый мир: прежние объекты не просто переинтерпретируются, а преображаются по своей сути.

Применительно к заявленной теме это означает, что русский национализм — в протяженной исторической перспективе и в совре­менной ситуации — оказался вовсе не тем, за что его принимали, и не таким, каким его представляли. В нашей трактовке он не стал лучше или хуже — по мере сил мы старались воздерживаться от ценностных суждений — он стал другим.

По своему объективному (то есть не зависящему от воли и желания людей) содержанию русский национализм самодержавной и советской эпох был антиимперским и — в большей своей части — стихийно, суб­станциально демократическим течением. Это легко обнаруживается из его непредвзятого прочтения.

Магистральное устремление русского национализма состояло в попытке гармонизации, непротиворечивого и взаимовыгодно­го сочетания интересов империи и русской нации. Ведь главным противоречием и одновременно источником внутреннего развития имперской политии в ее досоветском и советском обличиях был не конфликт между империей и национальными окраинами, а конф­ликт между имперской властью и русским народом. Номинальные правители империи — русские — на деле оказались рабочим скотом и пушечным мясом имперской экспансии. Номинальная имперская метрополия — Россия — была внутренней колонией. И это не русский националистический миф, а верифицированное научное утвержде­ние, авторов которого вряд ли возможно заподозрить в симпатиях к русскому национализму.

Английский историк Джеффри Хоскинг в своей фундаменталь­ной книге убедительно показал, что советская мощь была купле­на ценой колоссальных жертв со стороны русского народа[35]. Аме­риканский автор вообще называет Советском Союзе «империей наоборот» — государственной конструкцией, где номинальная мет­рополия ущемлялась и дискриминировалась в пользу периферии, а русское ядро — в пользу этнических меньшинств[36]. И чем могуще­ственнее становилась страна, тем больший объем ресурсов перека­чивался, перенаправлялся от ее ядра на окраины. В сущности, сами русские — их сила и жертвенность — и составляли главный ресурс нового строя. Но коммунистическая эпоха лишь наиболее рельефно проявила не ею заложенную историческую тенденцию.

Дореволюционная империя отличалась от советской меньшей ин­тенсивностью эксплуатации русского народа, но точно так же жила за его счет. Великорусские крестьяне были закабалены сильнее других народов и в среднем хуже обеспечены землей. Русские несли основ­ную тяжесть налогового бремени. Даже перестав быть количествен­ным большинством в составе населения, русские все равно поставляли больше всего рекрутов в армию. Имперская ноша русского народа не компенсировалась какими-либо политическими или культурными привилегиями и преференциями его трудящемуся большинству.

В общем, с середины XVI в. по 90-е годы XX в. имперское госу­дарство существовало и развивалось исключительно за счет эксплу­атации русских этнических ресурсов — эксплуатации, носившей характер поистине колониальный. Поэтому стержень социальной истории царской и коммунистической России составило этническое сопротивление — латентное и явное — русского народа поработившей его имперской власти.

Впервые в отчетливой форме оно проявилось в староообрядческом движении, где этнический импульс был облачен в соответствовавшие духу времени религиозно-культурные одежды. Старообрядчество представляло национальную и потенциально демократическую аль­тернативу переживавшему становление антинациональному (в лучше случае — вненациональному) имперскому государству. В каком-то смысле его можно назвать дополитическим национализмом или на­ционализмом донационалистической эпохи. Хотя никакой филиа­ции идей и культурных влияний старообрядчества на последующий русский национализм проследить невозможно, именно старообрядче­ство со всей очевидностью выявило матрицу диалектических взаимо­отношений русского народа и имперского государства, впоследствии оказавшуюся и матрицей русского национализма.

Однако, говоря об отношениях русского народа и континенталь­ной имперской политии, важно не абсолютизировать лишь одну их сторону — вражду. Ведь была и другая сторона — сотрудничество и взаимодействие. В целом сложившийся modus vivendi можно охарак­теризовать каксимбиотические отношения русского народа и импер­ского государства. Содержание симбиоза было следующим: империя питалась соками русского народа, существуя и развиваясь эксплуа­тацией русской витальной силы. Русские же, ощущая (не осознавая!) эксплуататорский характер этого отношения и субстанциальную враждебность империи русскому народу, не могли не сотрудничать с ней, ибо империя формировала общую рамку русской жизни, обес­печивала относительную безопасность и сносные (по скромным оте­чественным меркам) условия существования народа. Каким бы без­жалостным ни было государство в отношении собственного народа, оно оставалось единственным институтом, способным мобилизовать народные усилия для сохранения национальной независимости и раз­вития страны.

Однако устойчивость подобных отношений гарантировалась ско­рее не рационально, а иррационально — русским этническим архети­пом, неосознаваемой и генетически наследуемой ментальной струк­турой. Ведь в исторической ретроспективе слишком хорошо замет­но, что эксплуатация русских этнических ресурсов превосходила все мыслимые и немыслимые размеры, что людей не жалели (знаменитое «бабы рожать не разучились»), что русскими затыкали все дырки и прорехи имперского строительства, взамен предлагая лишь сомни­тельную моральную компенсацию — право гордиться имперским бременем. Тем не менее мощная народная оппозиция имперскому государству не взорвала его изнутри, оно существовало и успешно развивалось вопреки всем рациональным калькуляциям.

Причудливое соединение вражды и отчуждения с сотрудничеством и взаимозависимостью народа и государства составило в подлинном смысле диалектику русской истории, ее главный нерв и скрытую пру­жину.

В свете такого понимания логики отечественной истории русский национализм оказывается своеобразной рефлексией фундаментально­го противоречия между русским народом и имперским государством и попыткой — теоретической и практической — его разрешения в интересах (или, в минималистской формулировке, не в ущерб) рус­ского народа. Хотя бы поэтому русский национализм не мог не быть субстанциально демократическим, ведь он исходил из интересов ог­ромной этнической группы, взятой как целостность. Хотя бы поэтому он не мог не быть оппозиционен основам царской и советской поли­тии, одинаково основывающихся на принципиально надэтнических принципах. Весьма показательно, что первыми русскими интеллекту­алами, указавшими на колонизаторство «русских европейцев» в отно­шении собственного народа, были славянофилы — основоположники русского националистического дискурса.

По отношению к имперским принципам русский национализм играл подрывную роль, в имперском контексте русская национали­стическая идеология объективно приобретала не консервативный, а радикальный и даже революционный модус. Неудивительно, что, начиная с крошечной и маловлиятельной группы интеллектуалов-славянофилов и заканчивая столь же крошечной и маловлиятель­ной политической группировкой под названием «Память» на исходе советской эпохи, русский национализм во всех своих исторических обличиях вызывал страх власти и подвергался ее преследованиям. Причем чувства эти носили иррациональный характер, их глубина, интенсивность и масштаб явно выходили за рамки реалистической оценки актуального национализма.

Единственным значимым исключением из государственной поли­тики, основывавшейся на презумпции страха и ненависти в отноше­нии национализма, было покровительство «черной сотне» со стороны некоторых групп имперской элиты в начале XX в. Однако оно носило кратковременный, ситуативный и инструментальный характер. После подавления революции 1905-1907 гг. «черная сотня» за ненадобностью была списана в архив.

Впрочем, даже «черная сотня», к которой обращались как к послед­нему средству спасения империи, носилаобъективноантиимперский и глубинно демократический характер. На последнее обстоятельство, в частности, указывал отнюдь не симпатизировавший черносотенству Владимир Ульянов-Ленин.

Парадокс «черной сотни», когда лекарство оказалось хуже болез­ни, можно с полным правом экстраполировать на весь русский на­ционализм имперского периода. Конечно, его идеологам и вождям в голову не приходило отказываться от империи, которую они считали величайшим историческим достижением русского народа. (Антиим­перский русский национализм, впервые возникший на исходе 60-х годов прошлого века, оставался в общем националистическом потоке маловлиятельной и маргинальной тенденцией.) Но они хотели сделать ее более русской, более национальной. Говоря академическим слогом, русские националисты добивались национализации (или этнизации) имперской политии, полагая это решающим условием преодоления драматического отчуждения между русским народом и имперским государством и в то же время средством преодоления кризиса импе­рии, ее укрепления.

Однако широкий набор предлагавшихся русскими националистами рецептов — от радикально-этнократических до либеральных — в случае их практического применения с неизбежностью вел не к укреплению имперской политии, а к ее стремительному разрушению. Спектр рус­ских националистических альтернатив XX в. сводился к трем основным стратегиям: 1) трансформации империи в национальное государство; 2) превращению континентальной империи в колониальную; 3) обес­печению фактического национального равенства русского народа и России в рамках империи. Первые две стратегии характеризовали до­революционную эпоху, последняя — 60—80-е годы XX в.

Первая стратегия вдохновлялась либерализмом. Она ставила це­лью формирование, если использовать современную терминологию, «российской политической нации», чего пред полагалось достичь по­средством развития гражданских институтов, демократических ре­форм и обеспечения юридического равенства всех населявших импе­рию народов. Однако вдохновители и сторонники этой концепции, среди которых наиболее известен Петр Струве, никогда не отказыва­лись от национально-русского характера российской государствен­ности. Для подавляющего большинства отечественного образован­ного слоя, включая либералов, Российская империя была русским национальным государством, оставалось лишь привести реальность в соответствие с нормативистским видением.

Даже Польшу и Финляндию либералы не собирались выпускать из объятий будущей российской демократии — территориальное единство оставалось для них священным принципом. Поэтому для оформления России как национального государства требовались не только юридическое равноправие и демократические институты, но и культурная гомогенизация на манер французской, осуществлявшей­ся весьма жесткими методами. Между тем масштабная русификация была неосуществима в любом социополитическом контексте — не важно, имперском или демократическом — ввиду снижающегося удельного веса русских в общей численности населения империи и неизбежного сопротивления ассимиляции со стороны ряда этничес­ких групп, в особенности имевших государственные притязания. Ведь самодержавию так и не удалось ассимилировать даже очень близких русским украинцев.

С великолепным безразличием к этой — критически важной — стороне дела либералы настаивали на дальнейшем расширении гра­ниц России, что обрекало ее на еще большую расовую и этническую чересполосицу, на дальнейшее уменьшение доли русского народа, который сами же либералы считали руководящим национальным ядром. Наибольшими империалистами среди русских националистов досоветской эпохи были именно либералы. Подобно своим западным единомышленникам, они исходили из презумпции цивилизаторской роли империи, несущей прогресс и знания входившим в сферу ее вли­яния народам.

Консервативные и радикальные националисты — речь идет о вто­рой стратегии — не в пример более трезво оценивали возможности и пределы русификации. Известный и влиятельный дореволюционный публицист, националист биологизаторского толка Михаил Меньши­ков даже предлагал отказаться от тех инородческих окраин, которые невозможно обрусить. Правда, реализм по части русификации соче­тался с радикальным утопизмом другого программного принципа, а именно — подчеркнутым этнократизмом. Руководящую роль русского народа предполагалось закрепить и обеспечить предоставлением ему политических и экономических преимуществ — такой, в частности, была программа «черной сотни». Исторический смысл этой стратегии заключался в превращении русских в подлинном смысле слова народ-метрополию и трансформации континентальной Российской империи в де-факто колониальную. И здесь неизбежно встает тот же вопрос, что и в отношении либерального проспекта превращения России в наци­ональное государство: а возможно ли это было в принципе?

Ответ здесь может быть только отрицательным. Дело даже не в том, что русские этнические преференции с неизбежностью спровоцирова­ли бы возмущение нерусских народов. Главное, что эта идея подрывала такие имперские устои, как полиэтничный характер правящей элиты и эксплуатацию русских этнических ресурсов. Континентальная по-лития могла существовать, только питаясь русскими соками, русской витальной силой и потому даже равноправие (не говоря уже о префе­ренциях) русских с другими народами исключалось. Говоря без обиня­ков, русское неравноправие составляло фундаментальную предпосыл­ку существования и развития континентальной политии в имперско-царской и советско-коммунистической исторических формах.

Именно поэтому не выдержала испытания реальностью третья стратегия русского национализма — обеспечение фактического ра­венства РСФСР и русского народа в рамках СССР. В 1989-1991 гг. русские пытались сочетать несочетаемое: сохранить Советский Союз и добиться равноправия (всего лишь равноправия, а не преимуществ!) России и русских с другими союзными республиками и «советскими нациями». Знаменитый референдум 17 марта 1991 г. наглядно отразил эту двойственность массового сознания: тогда большинство населе­ния РСФСР проголосовало одновременно за сохранение союзного государства и введение поста президента России (последний пункт выражал массовое стремление к равноправию своей республики). Ре­зультат всем нам слишком хорошо известен. Советская идентичность, наиболее распространенная и выраженная именно среди русских, точ­но так же не смогла сохранить единое государство, как в начале XX в. его не смогла сохранить не столь сильная, но все же существовавшая и развивавшаяся имперская идентичность.

Таким образом, помимо их воли и желания, пути и решения, предлагавшиеся русскими националистами на протяжении большей части XX вв., носили объективно подрывной характер по отноше­нию к имперским устоям. В этом смысле отрицательное (в лучшем случае — настороженное и подозрительное) отношение власти к рус­скому национализму было вполне обоснованно. В конечном счете Советский Союз разрушила именно Россия, вдохновлявшаяся взлеле­янными националистами идеями российского суверенитета и русского равенства. Хотя русские уже давно чаяли освобождения от тяготившей их имперской ноши, именно национализм стал поднесенной к высо­хшему хворосту спичкой. И пусть сами националисты не вкладывали в свои идеи сецессионистского смысла, а наоборот, хотели укрепить империю, выкованное ими культурное и идеологическое оружие обер­нулось против их же символов веры. Такова вечная ирония истории.

Имперское государство ни в одной из его исторических модифи­каций не было и не могло быть националистическим, ведь русский национализм был враждебен самому смыслу его существования. Хотя имперские власти время от времени обращались к национали­стической риторике, ее использование носило строго дозированный и контролируемый характер. Национализм использовался сугубо инструментально: для упрочения власти и основ имперской поли­тии, а не их изменения в направлении русификации. В этом смысле сущностно едиными выглядят бюрократический национализм Ни­колая I, русский стиль Александра III и его незадачливого сына, а также сталинский национал-большевизм: национализм в них играл роль приманки и дополнительного средства легитимации, но никак не направляющего принципа.

Субверсивный и даже революционный модус русского национа­лизма в конечном счете определялся тем, что фундаментальная про­блема имперской политии — противоречие интересов русского народа и имперского государства — в принципе не имела и не могла иметь удовлетворительного для обеих сторон решения. Это была игра с ну­левой суммой: империя могла существовать только за счет эксплуата­ции русской этнической субстанции, русские могли получить свободу для национального развития, лишь пожертвовав империей. Реальный выбор состоял в сохранении антирусской империи или же отказе от нее в пользу русского национального государства.

В течение XX в. русские националисты, за редким исключением, даже не приблизились к пониманию этого капитального противоре­чия. Зажатый в его тисках русский национализм оказался в концепту­альной и психологической ловушке и резко ограничил свои мобилиза­ционные возможности. Выступление против империи (не конкретно-исторической политической формы — самодержавной монархии или СССР, а империи как способа организации социального и территори­ального пространства) было для него исключено. Но это означало, что он не мог или, точнее, не решался апеллировать к массовой, народной русской этнической оппозиции имперскому государству. Русский на­ционализм был настолько радикален, что мог в своих теоретических и идеологических построениях бросить вызов имперским основам, хотя концептуализировал это не как вызов, а именно как способ со­хранения империи. В то же время он был не настолько радикален, чтобы стать в подлинном смысле революционной силой, возглавить массовое народное движение. Можно сказать, русские националисты сами боялись своей потенциальной революционности.

На рубеже XX-XXI вв. радикально изменились отечественный и мировой контексты, соответственно, радикально изменился истори­ческий смысл русского национализма. Россия более не существует как империя, реанимация которой абсолютно невозможна. Импер­ская идентичность разрушилась еще в Советском Союзе, причем ее разрушение было причиной, а не следствием гибели СССР. На наших глазах происходит поистине исторический сдвиг: ценность и идея Империи, русский мессианизм, составлявшие доминанту русского сознания и главный нерв национального бытия на протяжении без малого четырехсот лет, сданы в архив. Русские перестали быть импер­ским народом — народом для других; закрыта героическая, славная и страшная глава нашего прошлого.

Главная проблема России — не дефицит экономической, техноло­гической или военной мощи, а биологический и экзистенциальный кризис, к чему стоит добавить угнетающую интеллектуальную дегра­дацию общества и элит. При этом беспрецедентный биологический упадок русского народа тесно связан с исчерпанностью русских мо­рально-психологических и социокультурных ресурсов.

Впервые за последние пятьсот лет своей истории русские ощущают (это именно ощущение, а не рефлексия), что ими потеряна истори­ческая удача, что на кону оказалось само их существование. Ответом на системный кризис и слабость русского народа стала радикальная и глубокая этнизация русского сознания. Этнизация — массовый ответ на слабость отечественного государства, на демодернизацию, социальную и антропологическую деградацию, на культурную и эк­зистенциальную отчужденность российских элит от общества и соб­ственной страны. В ее основе лежит импульс биологической приро­ды — инстинкт самосохранения и выживания этнической группы. В этом смысле нарастание русской этнофобии вызвано слабостью, а не силой и имеет защитный характер.

Исторический смысл этнизации — превращение русских в другой народ. В афористичной форме вектор перемен можно определить как превращение русских из народа для других в народ для себя. Отсюда и высокая популярность лозунга «Россия —для русских», который большинством его разделяющих понимается вовсе не в националис­тическом духе, а как призыв к защите интересов и традиций русского народа.

Происходящая на наших глазах революция русской идентичности не случайность и не результат лишь последнего пятнадцатилетия, она подготовлена всем предшествующим историческим развитием и в этом смысле закономерна и даже неизбежна. Русский национализм практически не повлиял на процесс этнизации, носящий стихийный, спонтанный, в прямом смысле слова естественно-исторический, а не сконструированный и направляемый извне характер.

Этнизация — не национализм, но она открывает крайне благо­приятные условия для его взлета. Тем более благоприятные, что рус­ский национализм более не зажат в тисках невыносимого для него выбора между империей и русскими — этот выбор за него уже сдела­ла история. Значит, кардинально меняется исторический смысл рус­ского национализма: если в имперской политии он неизбежно ока­зывался субверсивным и разрушительным, то в новых исторических условиях — позитивным и созидающим.

Более того, только и именно русский национализм способен стать идеологией строительства нового российского государства и, как ни парадоксально это прозвучит, идеологией формирования граждан­ской нации. В исторической перспективе национализму принадле­жит огромная позитивная роль в формировании национального и социального государства, общества «всеобщего благоденствия», он послужил наиболее действенной силой модернизации. Разумеется, не как чисто и сугубо националистический принцип, а в сочетании, соединении с другими идеологическими принципами. Здесь на руку играет удивительная пластичность националистической идеологии, ее способность амальгамировать с любыми идеями и ценностями, свойство национализма как культурной системы ассимилировать лю­бые идеологические доктрины.

Популярные дихотомии «политических» и «этнических» наций, «этнического» и «гражданского» национализмов ошибочны с ана­литической и оценочной точек зрения. Не существует «гражданских наций» без этнических ядер (что верно, как показал Хантингтон, даже для «иммиграционных» наций), никакой «гражданский» национализм невозможен без этнической подоплеки, никакое государственное строительство невозможно без национализма.

Демократическое преобразование общества возможно лишь в на­ционалистических формах, что доказывается историей и актуальной практикой подавляющего большинства современных демократичес­ких государств. Так называемый «банальный национализм» составля­ет имплицитный и неотчуждаемый ментальный фон общественного и элитарного дискурсов, культуры и политики самых «образцовых» демократических политии.

Понятый таким образом национализм служит единственно воз­можным прочным основанием страновой и национально-государ­ственной идентичности. Это особенно важно, когда государство, как это во многом происходит с современной Россией, фактически созидается заново.

Исторически давно решенная западными странами задача нацие-и государствостроительства для современной России стоит в повест­ке сегодняшнего дня и без национализма ей не обойтись. Но почему именно русского национализма?

Этническое ядро современной России составляют русские. Они не только ее исторической стержень, мотор национальной эконо­мики и костяк Вооруженных сил, но и впервые стали ощутимым демографическим большинством (79% населения РФ), чего не бы­ло в заключительных фазах существования Российской империи и Советского Союза. Русские — единственный народ страны, массово отождествляющий себя со всем ее пространством и считающий себя за нее ответственным. Россия и русские — тождество, одно невоз­можно без другого.

Теоретически Россия может существовать без любого из населяю­щих ее народов. Хотя наша этническая и культурная палитра при этом обеднеет, но Россия сохранится. Единственное исключение — русские. Ослабнут русские — исчезнет Россия. Пора признать и принять оче­видное: Россия может быть только государством русского народа или ее вообще не будет как государства. Это не значит враждебности такого государства кдругим живущим в нем народам или их дискриминации в пользу русских. Фундаментальные интересы русского народа и других этнических групп России не противоречат друг другу и совпадают.

В подобной перспективе националистическая идеология, причем с очевидной русской этнической подоплекой (ведь, как уже говори­лось, не существует гражданских наций без этнических ядер, а поли­тического национализма — без этнического измерения), казалось бы, должна стать государственной идеологией. Но не тут-то было. Даже если официальный дискурс и выглядит порою националистическим, то это, мягко говоря, заблуждение. В общенациональных СМИ, сре­ди значительной части медийной элиты презумпция негативистского отношения к русским сохраняется и преобладает.

Что уж говорить о социальных и социокультурных практиках го­сударства, которые носят последовательно дискриминационный ха­рактер в отношении русских. Русские — единственный народ, право которого на достойную жизнь отрицается (или в лучшем случае ста­вится под сомнение), которым можно откровенно пренебрегать. В этом смысле весьма показательны поправки в закон о гражданстве, объявляющие нашими «соотечественниками» людей, даже не гово­рящих по-русски. В оптике властного взгляда русские — биомасса, из которой можно выдавливать остатки жизненных соков, ничего не давая взамен. В номинально национальной России по сравнению с имперской политией не изменилось ничего, за одним исключением: русские сейчас гораздо слабее, чем прежде.

Но страх власти перед ними по-прежнему остается. Подобно 20-м годам прошлого века, любое проявление русской этничности, русских национальных чувств и даже само русское имя могут быть объявлены экстремизмом. Это не преувеличение: весной 2007 г. во время обыска в одном из московских книжных издательств следователем было заяв­лено, что любая книга, в названии которой имеется слово «русский», потенциально экстремистская.

Самое кошмарное видение Кремля: что пресловутые русские пас­сивность и долготерпение закончатся, что русские во весь голос за­явят о своих неотъемлемых правах, поставив власть и государство перед лицом непреодолимого вызова. Однако нельзя же доводить людей до состояния поистине скотского и ожидать при этом, что они будут бесконечно терпеть и покорно умирать. Никто не в состоянии отменить инстинкт самосохранения и выживания биологической по своей природе этнической группы. Причем процесс этнизации рус­ского сознания неразрывно переплетен с нарастающим среди русских ощущением себя социально угнетенным большинством. Не имеет значения, насколько рационально обоснованно это ощущение — оно превалирует в массовом сознании и, значит, действительно по своим социополитическим последствиям. Главное содержание русского воп­роса — социальное. Этнический и социальный принципы все более отождествляются, создавая подлинное бинарное оружие несравнен­ной мощи.

Русский бунт именно потому беспощаден, что русским не оставля­ют другого выхода. Это ultima ratio русского народа, поиск выхода из безвыходной ситуации, в которую его загоняют. Более того, активность народа, пусть самая свирепая и разрушительная, свидетельствует, что он жив и сопротивляется. Гораздо хуже его пассивность, безразличное принятие смерти или, как говорится в одном популярном в национа­листических кругах апокрифе, «молчаливое умирание самого непо­корного в мире народа»[37]. Бунт — признак жизни.

Нельзя сказать, чтобы ощущение подобной угрозы было совсем уж чуждо власти. В противном случае националистические мотивы под эвфемизмом «патриотизм» не включались бы в официальную пропаганду и идеологию, не провозглашались бы популистские на­циональные проекты. Однако все это, как говорится, «слова, слова, слова»... Государственные инициативы выливаются в имитацию бур­ной деятельности или же осуществляются таким привычно безоб­разным образом, что их следствием стало не улучшение, а ухудшение ситуации — рост массовых ожиданий, которые не обретают своего воплощения.

Современное российское государство по своей природе не способ­но к националистической (и в этом смысле идущей навстречу чаяниям народа) трансформации. Как афористично сформулировал знамени­тый русский журналист Виталий Третьяков: хотя каждый отдельно взя­тый российский чиновник — пламенный патриот России, на первом месте для него всегда стоят личные интересы. Но если власть не может измениться сама, возможно, она изменится под давлением снизу?

Однако шансы актуального русского национализма организовать и возглавить это давление выглядят ничтожными. Он слишком сла­бый политический игрок, которому не под силу направить процесс этнизации русского сознания в политическое русло «обрусения» го­сударства. Несмотря на заметное улучшение качественных характе­ристик (особенно в сравнении с прошлым десятилетием) и создание общенациональной сетевой инфраструктуры, национализм слишком разрознен, плохо организован, а его поддержка в обществе не превы­шает 10—15%. Не говоря уже о преследовании и репрессиях со сторо­ны государственной машины: ведь в официальном дискурсе русский национализм рассматривается как главная угроза стабильности и межнациональному миру в России.

Однако ведущая причина слабости русского национализма коре­нится не во внешних обстоятельствах — недостаточной массовой под­держке, противодействии государства и «жидомасонской закулисы», а в самих националистах. Русскому национализму на протяжении почти всей его истории присущ ряд серьезных дефектов. Первый, хотя и не самый важный, — интеллектуальная неадекватность. Удивительно, но факт: людям, притязающим выступать от имени народа, глубоко без­различно, что русские хотят на самом деле, националистам не в при­мер важнее, что они сами думают о русском народе. А представления эти были (и во многом все еще остаются) столь далеки от реальности, что возникает впечатление, будто националисты свалились в Россию с Луны. Где они видели такой русский народ, который фигурирует в националистических идеологемах?

Заблуждение, объяснимое для дворян второй трети XIX в., непро­стительно интеллектуалам концаXX — началаXXI вв., продолжавшим смотреть на Россию и русских сквозь литературную призму — кривое зеркало отечественной жизни, по точному выражению Ивана Солоне-вича. Националисты или не понимали и не хотели понимать Россию и русских, что слишком очевидно характеризует их интеллектуальные способности, или же боялись говорить себе правду о «народе-бого­носце». Ту правду, которую разглядели и умело использовали боль­шевики в начале XX в. и необольшевики-либералы на его исходе. То, что русские дважды пошли не за народофилами-националистами, а за русофобствовавшими силами, с очевидностью указывает, кто лучше понимал русский народ.

Характерное русскому национализму нормативистское представ­ление о русском народе-каким-он-должен-быть отделено «дистанци­ей огромного размера» от актуального народа-какой-он-естъ. Фан­тасмагорическое представление о коренных чертах и потребностях русских способно породить лишь фантасмагорические политические программы.

В начале XX в. упования националистов на инстинктивный кре­стьянский монархизм и патриотизм выглядели нелепыми перед лицом страстного желания «черного передела» мира и взрывом народного анархизма. Такими же нелепыми, как призывы к сохранению импе­рии, аскетизму, самопожертвованию и коллективизму на исходе XX в., когда русской доминантой стало стремление к индивидуальному пре­успеянию. А по сей день продолжающие бытовать среди националис­тов евразийские, традиционалистские, монархические и гитлеровские фантазмы вообще проходят по психиатрическому ведомству. Это не шутка: профессиональный анализ психического профиля национа­листических интеллектуалов указывает, что стержнем группообразо-вания в их среде нередко (что не значит — всегда) выступает общий комплекс или девиация. Впрочем, этот вывод столь же верен и для либеральных интеллектуалов.

Для интеллектуального отрезвления и избавления от самодовле­ющего мира доморощенных иллюзий националистам потребовалось сильнодействующее лекарство в виде национальных катастроф. Весь­ма примечательно, что прозвучавшие из их уст по итогам революци­онных событий начала и конца XX в. оценки русского народа носили порою весьма нелицеприятный, если не сказать русофобский, харак­тер. Лишь в начале XXI в. националисты стали нащупывать более или менее реалистическое представление о русских, которое, правда, пока так и не вылилось в целостную мобилизующую программу.

Слабость позитивного измерения националистической идеологии теоретически могла быть компенсирована силой ее негативного из­мерения. Проще говоря, если у националистов не получалось зажечь русские сердца образом будущего, то они могли бы мобилизовать об­щество, предложив ему образ врага. Однако традиционный главный враг националистов — евреи («жидомасоны», «мировая закулиса» и проч.) — вовсе не казался таковым массам русских. В начале XX в. они считали своим главным врагом самодержавие, элиту и помещи­чье землевладение, на его исходе — коммунистическое единовластие, в начале XXI в. — олигархию и преступность. В современной России антисемитский призыв просто не понятен широким слоям общества, антииммигрантский дискурс в мобилизационном плане несравненно более перспективен.

Тем не менее одной лишь антиммигрантской повестки недостаточ­но для массовой политической мобилизации. Иммиграция — важная, но не центральная забота российского общества, для которого на пер­вом месте стоит социальная проблематика. В общественном мнении иммигрантский вопрос составляет лишь фон социальной проблемати­ки, в то время как русские националисты зачастую всецело поглощены им, рассматривая сквозь призму «чурок» всё остальное. И тогда они неизбежно остаются на периферии того, что в первую очередь беспо­коит русский народ. А беспокоят его не отсутствие монархии, ослаб­ление катехонической роли России и перспектива ее консервативной реконструкции, а дефицит справедливости, свободы и ущемленные социальные интересы.

Значит, надо развернуть националистический дискурс именно в этом направлении. Ведь узко понятый национализм — национализм как жестко очерченное политическое и идеологическое течение — уже практически исчерпал себя. Электоральный потолок «жесткого» национализма не превышает 15%, и практически нет перспективы «пробить» его. В то же время потенциал «мягкого» национализма, национализма как культурной системы, составляет от половины до трех четвертей населения страны: около половины граждан России полностью или с некоторыми оговорками поддерживают лозунг «Рос­сия для русских», а для 75% ценность патриотизма (читай: «мягкого» национализма) одна из ключевых. Но чтобы реализовать этот потен­циал, националистам, оставаясь националистами, надо стать еще де­мократами и социалистами.

Не думается, что это так уж трудно. Ведь по самой своей сути рус­ский национализм либерален и демократичен. Разве движение, вы­ступающее за свободу национальной жизни, не либерально? Разве движение, требующее демократизации политической и экономиче­ской жизни, не демократично? Разве тот, кто защищает права русско­го народа, не правозащитник? Наконец, русский национализм — это настоящее гражданское общество, которое выросло само, снизу, а не сформировано сверху, по указке власти.

Гибкость и пластичность националистической идеологии позво­ляет без труда ассимилировать демократические и социальные идеи и даже либеральную риторику подобно тому, как коммунисты попы­тались узурпировать патриотическую риторику, ультралибералы ста­ли осваивать социальную, а Кремль манипулирует и той, и другой. Никаких принципиальных препятствий этому, кроме негибкости и неповоротливости самих националистов, не существует. Выйти за пределы гетто, в которое загоняют национализм и в котором многим националистам довольно комфортно, можно, лишь кардинально расширив и видоизменив политическую и идеологическую повестку национализма.

В его программах, а главное, в лозунгах и агитации во главе угла должны стоять конкретные социальные интересы масс русского наро­да: доступ к здравоохранению, образованию, жилью, свобода мелкому и среднему бизнесу, перераспределение сверхдоходов и проч. Главное содержание русского вопроса — социальное, успех национализма аб­солютно невозможен без апелляции к социальным интересам. Харак­терно, что пик популярности «Родины» пришелся на время, когда она органично сочетала националистическую и социальную идеологию и риторику. По оценкам социологии, национал-социальный синтезе до­бавлением толики либеральных идей (гражданские права и свободы) наиболее перспективен в плане влияние на общество.

Особого внимания заслуживает этнически русская мелкая и сред­няя буржуазия, которую со всех сторон обложили иноплеменные конкуренты, власть и крупные монополии. Русскому бизнесу нужна свобода развития и справедливые правила игры. В свою очередь, он мог бы стать экономической и финансовой базой движения, одной из его социальных основ. Это не просто экстракт из исторического опы­та: эмпирическая социология подтверждает особую чувствительность русских хозяйчиков к националистической риторике.

Но все это относится к гипотетическому будущему национализма, в то время как в настоящем его риторика и программы ничтожны в плане политического влияния. Беда даже не в том, что они интеллек­туально убоги или утопичны. В мировой истории утопии не единожды вызывали менявшую лицо мира социальную динамику, что русским в XX в. дважды пришлось испытать на себе. Но утопия утопии рознь: консервативная утопия русского национализма не мобилизует, а ско­рее демобилизует. Так было во второй трети XIX в., в начале XX в., в начале XXI в.

Дефицит воли у русского национализма несравненно губительнее дефицита интеллекта. Нацистская антиутопия на историческое мгно­вение обрела шанс реализации во многом потому, что за ней стояла волевая организация — то, что русскому национализму оказалось не под силу создать на протяжении всей его двухвековой истории. За­висимость от государства, невозможность помыслить себя не только против него, но хотя бы вне его стала роковой для русского национа­лизма. Пустые надежды на превращение имперского Савла в наци­оналистического Павла лишили националистов способности поли­тического самостояния, обрекли их на оппортунизм и бездействие в критических ситуациях. Когда в XX в. дважды рушилась империя, а власть в прямом смысле слова валялась в грязи, националисты даже не пытались нагнуться за ней. У них не оказалось не только воли к власти, но даже воли к борьбе.

Волевая слабость русского национализма обусловлена его антро­пологической, экзистенциальной червоточиной. Как большевики, а впоследствии и либералы ни ненавидели друг друга, они, тем не менее, всегда могли объединиться ради общей цели и против общего врага. А вот русские националисты не могли и не могут. Политическая ис­тория русского национализма — это не история союзов и объедине­ний, а история расколов, предательств и взаимной ненависти. В этом смысле этос русского национализма прямо противоположен пропа­гандируемым им идеалам соборности и товарищества. Ненависть вообще и друг к другу в частности — доминантная психологическая характеристика русской националистической среды. Причем взаим­ная неприязнь сильнее неприязни к пресловутым «жидам» и уж точ-

но сильнее любви к русскому народу. Хотя ненависть — эффективное политическое орудие, политическую организацию нельзя строить на одной лишь ненависти.

Слабость интеллекта, дефицит воли и организационная импо­тенция (две последние черты, в свою очередь, экзистенциально обусловлены) — вот три порока русского национализма, обусловив­шие его политические поражения и роковую неспособность сыграть важную роль в отечественной истории. Мы бы даже назвали эти по­роки генетическими, то есть неискоренимыми, если бы последние годы не показали, что они могут быть изжиты. Однако изживание это идет столь медленно и туго, что русский национализм вновь оказался не готов к моменту решающего сражения за власть, причем не готов тогда, когда ситуация для него складывается более благоприятно, чем когда-либо в отечественной истории. Винить националисты должны не власть и внешние обстоятельства, а только себя.

«Время пришло, чтобы вырвать победу». Но сделать этого некому.

[1] Вызов Леонтий. Русское самосознание и социальные трансформации // Политический класс. 2007. № 1. С. 58.

[2] Вызов Леонтий. Указ. соч. С. 59.

[3] Вызов Леонтий. Указ. соч. С. 60.

[4] Там же.

[5] Вызов Леонтий. Указ. соч. С. 60.

[6] Малахов В. С. Национализм как политическая идеология: Учебное по­собие. М.,2005. С. 270-271.

[7] См. об этом: Биллиг Майкл. Повседневное напоминание о Родине // Логос. 2007. №1.

[8] См., например: Коротеева В. В. Теории национализма в зарубежных социальных науках. М., 1999. С. 52.

[9] Вызов Л. Г. Российское общество в поисках неоконсервативного синтеза // Восточноевропейские исследования. 2005. №2. С. 123-124.

[10] Кутковец Т., Клямкин И. Нормальные люди в ненормальной стране // Московские новости. 2002. №25 (2-8 июля). С. 9.

[11] Брудный И. Политика идентичности и посткоммунистический выбор России // Полис. 2002. № 1. С. 99.

[12] Подробнее об этом см.: Вызов Леонтий. Становление новой полити­ческой идентичности в постсоветской России: эволюция социально-поли­тических ориентации и общественного запроса // Российское общество: становление демократических ценностей? М., 1999; Климов Иван. Патриоти­ческие основания современной российской идентичности // Отечественные записки. 2002. №3.

[13] Кутковец Т., Клямкин И. Указ. соч.

[14] О классификации политических партий по их отношению к национа­лизму см.: Малахов В. С. Указ. соч. С. 298-304.

[15] Подробнее об идеологии современных европейских националистов см.: Феннема Мейндерт. Правые популистские партии // Прогнозис. Весна 2006. №1.

[16] О теории революций и ее приложении к отечественному материалу подробно см. главу «Смысл, логика и форма русских революций» в книге В. Д. Соловья «Кровь и почва русской истории» (М., 2008).

[17] Голдстоун Джек. К теории революции четвертого поколения // Логос. 2006. №5. С. 93.

[18] Голдстоун Джек. Указ. соч. С. 93.

[19] См.: Булдаков В. П. Нэп как путь к деспотии: динамика и векторы пси­хосоциальной напряженности // Русский исторический журнал. 2001. Т. IV. №1-4.

[20] Дерлугьян Георгий. Кризисы неовотчинного правления // Логос. 2006. №5. С. 158.

[21] Иноземцев Владислав. Природа и перспектива путинского режима // Свободная мысль. 2007. № 2. С. 55.

[22] Голдстоун Джек. Указ. соч. С. 69.

[23] См., например: Иноземцев Владислав. Указ. соч.; Рябов Андрей. Закрепле­ние инерционного развития или новые возможности? Что решится в 2007-м //

Свободная мысль. 2007. № 2; Фурман Дмитрий. Общее и особенное в поли­тическом развитии постсоветской России и других стран СНГ // Прогнозис. Осень 2006. №3.

[24] См.: Харви Дэвид. Неолиберализм и реставрация классовой власти // Прогнозис. Лето 2006. № 2.

[25] См.: Тамир Йель. Класс и нация // Логос. 2006. № 2.

[26] Вызов Л. Г. Основные идеологические течения в массовом сознании современной России // Мониторинг общественного мнения. 2006. №4 (октябрь — декабрь). С. 148-149.

[27] Подробнее об этом см. гл. И «Слишком людской завершается век...» книги В. Д. Соловья «Кровь и почва русской истории» (М., 2008).

[28] См., например: Фурман Дмитрий. Указ. соч.

Голстоун Джек. Указ. соч. С. 101-102.

[30] Голстоун Джек. Указ. соч. С. 91.

[31] Там же. С. 92.

[32] Правда, один из авторов этих строк в течение 2007 г. неоднократно слышал от кремлевских аналитиков, включая весьма высокопоставленных,

заявления о крайней непрочности статус-кво и грядущем революционном его сносе. Подчеркнем: в трезвом уме и твердой памяти эти люди говорили именно о революции.

[33] Вызов Л. Г. Указ. соч. С. 149.

Вызов Л. Г. Указ. соч.

[35] Hosking Jeoffrey. Rulers and Victims. The Russians in the Soviet Union. L., 2006. Характерно, что на русский зяык название книги переводится как «Правители и жертвы».

[36] Martin Т. The Affirmative Actions Empire. Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca, 2001.

[37] Слова, приписываемые Аллену Даллесу, который в бытность руково­дителем ЦРУ якобы разработал генеральный план подрыва СССР и русской мощи.

Татьяна Соловей, Валерий Соловей

https://drive.google.com/file/d/1rTXL-8FeU8OdcUrIFBpHv5SyY5eVBd2d/view 

  • +371, LV - Latvia
  • +370, LT - Lithuania
  • +372, EE - Estonia
  • +7, RU - RUSSIAN FEDERATION
  • +93, AF - Afghanistan
  • +355, AL - Albania
  • +213, DZ - Algeria
  • +1-684, AS - American Samoa
  • +376, AD - Andorra
  • +244, AO - Angola
  • +1-264, AI - Anguilla
  • +1-268, AG - Antigua and Barbuda
  • +54, AR - Argentina
  • +374, AM - Armenia
  • +297, AW - Aruba
  • +61, AU - Australia
  • +43, AT - Austria
  • +994, AZ - Azerbaijan
  • +1-242, BS - Bahamas
  • +973, BH - Bahrain
  • +880, BD - Bangladesh
  • +1-246, BB - Barbados
  • +375, BY - Belarus
  • +32, BE - Belgium
  • +501, BZ - Belize
  • +229, BJ - Benin
  • +1-441, BM - Bermuda
  • +975, BT - Bhutan
  • +591, BO - Bolivia
  • +387, BA - Bosnia and Herzegovina
  • +267, BW - Botswana
  • +55, BR - Brazil
  • +246, IO - British Indian Ocean Territory
  • +673, BN - Brunei Darussalam
  • +359, BG - Bulgaria
  • +226, BF - Burkina Faso
  • +257, BI - Burundi
  • +855, KH - Cambodia
  • +237, CM - Cameroon
  • +1, CA - Canada
  • +238, CV - Cape Verde
  • +1-345, KY - Cayman Islands
  • +236, CF - Central African Republic
  • +235, TD - Chad
  • +56, CL - Chile
  • +86, CN - China
  • +61, CX - Christmas Island
  • +61, CC - Cocos (Keeling) Islands
  • +57, CO - Colombia
  • +269, KM - Comoros
  • +242, CG - Congo
  • +243, CD - Congo, the Democratic Republic of the
  • +682, CK - Cook Islands
  • +506, CR - Costa Rica
  • +225, CI - Cote D'Ivoire
  • +385, HR - Croatia
  • +53, CU - Cuba
  • +357, CY - Cyprus
  • +420, CZ - Czech Republic
  • +45, DK - Denmark
  • +253, DJ - Djibouti
  • +1-767, DM - Dominica
  • +1-809, DO - Dominican Republic
  • +593, EC - Ecuador
  • +20, EG - Egypt
  • +503, SV - El Salvador
  • +240, GQ - Equatorial Guinea
  • +291, ER - Eritrea
  • +372, EE - Estonia
  • +251, ET - Ethiopia
  • +500, FK - Falkland Islands (Malvinas)
  • +298, FO - Faroe Islands
  • +679, FJ - Fiji
  • +358, FI - Finland
  • +33, FR - France
  • +594, GF - French Guiana
  • +689, PF - French Polynesia
  • +241, GA - Gabon
  • +220, GM - Gambia
  • +995, GE - Georgia
  • +49, DE - Germany
  • +233, GH - Ghana
  • +350, GI - Gibraltar
  • +30, GR - Greece
  • +299, GL - Greenland
  • +1-473, GD - Grenada
  • +590, GP - Guadeloupe
  • +1-671, GU - Guam
  • +502, GT - Guatemala
  • +224, GN - Guinea
  • +245, GW - Guinea-Bissau
  • +592, GY - Guyana
  • +509, HT - Haiti
  • +379, VA - Holy See (Vatican City State)
  • +504, HN - Honduras
  • +852, HK - Hong Kong
  • +36, HU - Hungary
  • +354, IS - Iceland
  • +91, IN - India
  • +62, ID - Indonesia
  • +98, IR - Iran, Islamic Republic of
  • +964, IQ - Iraq
  • +353, IE - Ireland
  • +972, IL - Israel
  • +39, IT - Italy
  • +1-876, JM - Jamaica
  • +81, JP - Japan
  • +962, JO - Jordan
  • +7, KZ - Kazakhstan
  • +254, KE - Kenya
  • +686, KI - Kiribati
  • +850, KP - Korea, Democratic People's Republic of
  • +82, KR - Korea, Republic of
  • +965, KW - Kuwait
  • +996, KG - Kyrgyzstan
  • +856, LA - Lao People's Democratic Republic
  • +371, LV - Latvia
  • +961, LB - Lebanon
  • +266, LS - Lesotho
  • +231, LR - Liberia
  • +218, LY - Libyan Arab Jamahiriya
  • +423, LI - Liechtenstein
  • +370, LT - Lithuania
  • +352, LU - Luxembourg
  • +853, MO - Macao
  • +389, MK - Macedonia, the Former Yugoslav Republic of
  • +261, MG - Madagascar
  • +265, MW - Malawi
  • +60, MY - Malaysia
  • +960, MV - Maldives
  • +223, ML - Mali
  • +356, MT - Malta
  • +692, MH - Marshall Islands
  • +596, MQ - Martinique
  • +222, MR - Mauritania
  • +230, MU - Mauritius
  • +262, YT - Mayotte
  • +52, MX - Mexico
  • +691, FM - Micronesia, Federated States of
  • +373, MD - Moldova, Republic of
  • +377, MC - Monaco
  • +976, MN - Mongolia
  • +1-664, MS - Montserrat
  • +212, MA - Morocco
  • +258, MZ - Mozambique
  • +95, MM - Myanmar
  • +264, NA - Namibia
  • +674, NR - Nauru
  • +977, NP - Nepal
  • +31, NL - Netherlands
  • +687, NC - New Caledonia
  • +64, NZ - New Zealand
  • +505, NI - Nicaragua
  • +227, NE - Niger
  • +234, NG - Nigeria
  • +683, NU - Niue
  • +672, NF - Norfolk Island
  • +1-670, MP - Northern Mariana Islands
  • +47, NO - Norway
  • +968, OM - Oman
  • +92, PK - Pakistan
  • +680, PW - Palau
  • +970, PS - Palestinian Territory, Occupied
  • +507, PA - Panama
  • +675, PG - Papua New Guinea
  • +595, PY - Paraguay
  • +51, PE - Peru
  • +63, PH - Philippines
  • +870, PN - Pitcairn
  • +48, PL - Poland
  • +351, PT - Portugal
  • +1-787, PR - Puerto Rico
  • +974, QA - Qatar
  • +262, RE - Reunion
  • +40, RO - Romania
  • +7, RU - Russian Federation
  • +250, RW - Rwanda
  • +290, SH - Saint Helena
  • +1-869, KN - Saint Kitts and Nevis
  • +1-758, LC - Saint Lucia
  • +508, PM - Saint Pierre and Miquelon
  • +1-784, VC - Saint Vincent and the Grenadines
  • +685, WS - Samoa
  • +378, SM - San Marino
  • +239, ST - Sao Tome and Principe
  • +966, SA - Saudi Arabia
  • +221, SN - Senegal
  • +248, SC - Seychelles
  • +232, SL - Sierra Leone
  • +65, SG - Singapore
  • +421, SK - Slovakia
  • +386, SI - Slovenia
  • +677, SB - Solomon Islands
  • +252, SO - Somalia
  • +27, ZA - South Africa
  • +34, ES - Spain
  • +94, LK - Sri Lanka
  • +249, SD - Sudan
  • +597, SR - Suriname
  • +47, SJ - Svalbard and Jan Mayen
  • +268, SZ - Swaziland
  • +46, SE - Sweden
  • +41, CH - Switzerland
  • +963, SY - Syrian Arab Republic
  • +886, TW - Taiwan, Province of China
  • +992, TJ - Tajikistan
  • +255, TZ - Tanzania, United Republic of
  • +66, TH - Thailand
  • +670, TL - Timor-Leste
  • +228, TG - Togo
  • +690, TK - Tokelau
  • +676, TO - Tonga
  • +1-868, TT - Trinidad and Tobago
  • +216, TN - Tunisia
  • +90, TR - Turkey
  • +993, TM - Turkmenistan
  • +1-649, TC - Turks and Caicos Islands
  • +688, TV - Tuvalu
  • +256, UG - Uganda
  • +380, UA - Ukraine
  • +971, AE - United Arab Emirates
  • +44, GB - United Kingdom
  • +1, US - United States
  • +1, UM - United States Minor Outlying Islands
  • +598, UY - Uruguay
  • +998, UZ - Uzbekistan
  • +678, VU - Vanuatu
  • +58, VE - Venezuela
  • +84, VN - Viet Nam
  • +1-284, VG - Virgin Islands, British
  • +1-340, VI - Virgin Islands, U.s.
  • +681, WF - Wallis and Futuna
  • +212, EH - Western Sahara
  • +967, YE - Yemen
  • +260, ZM - Zambia
  • +263, ZW - Zimbabwe