Эдгар Лабор,
ученик гимназии Спидолы
Валерия Анкуденок,
ученица Елгавской 5 средней школы,
Виолетта Рекайкина,
ученица Елгавской 6 средней школы,
Даниэль Митрофанов, Алексей Елисеенко,
ученики Рижской частной средней школы «Эврика»
Баламутов Николай Михайлович
Я служил в авиации. Мы не спали в окопах, мы не спали в землянке. Нас обеспечивали хорошим жильем, нормы питания были лучше по сравнению с пехотой. Другое дело, когда мы возвращались с боевого вылета, когда погибали наши товарищи, вот это было потрясение. Такие потрясения практически были каждый день. Но наиболее сильное потрясение было уже ближе к концу войны.
Мы находились на территории Восточной Пруссии. Я был в составе Третьего Белорусского фронта. Этому фронту, первому было поручено перейти, границу “логова зверя”. Операция успешно началась тринадцатого апреля. Был очень пасмурный день, полетов не было, нельзя было летать. Мы находились на дежурном положении, в расположении своей эскадрильи, и вдруг в два часа дня приезжает начальник связи полка и объявляет нам боевую тревогу. Мы едем на аэродром, нас встречают наши полковые и два армейских генерала. Завели бойцов нашей эскадрильи на командный пункт.
Армейские генералы обратились к нам - они разработали одну операцию по освобождению особо важного военного объекта. Вдруг разведка донесла, накануне начала этой операции, как раз на пути основного удара пехоты, немцы скопили группу танков. Если немцы используют эти танки против наших войск, значит, наши войска потерпят серьезное поражение. Сорвётся в целом вся операция, погибнет большое количество людей и, соответственно, будут сданы позиции.
Они просто, по-человечески сказали: «Если Вы не поможете нам, то эти потери будут неизбежны. Операция будет сорвана, но предупреждаем, мы тоже кое-что понимаем в авиации. В такую погоду летать не рекомендуется». Была сплошная, густая облачность, очень низко - где-то 300 - 500 метров. Для наших самолетов такая высота неприемлема. Наш полковник сказал: «Мы против таких вылетов, но даем решить этот вопрос на усмотрение экипажей».
Командир эскадрильи отозвал в сторону нескольких ребят и сказал: «Давайте выполним задание». Полетели,… пролетали мимо линии фронта, до цели 12 километров оставалось, облачность снизилась до минимума, до 300 метров. Вот эти 12 километров, которые мы летели над территорией немцев, это был сплошной зенитно-артеллирийский огонь. Немцы против нашей авиации, что новое было тогда, применяли такую систему зенитной артиллерии четырехствольные малокалиберные пушки – ЭРЛИКОН назывались, они практически, не целились, а стреляли трассирующими пулями. Вот по трассе наводили на наши самолеты. Тем более, при ясной погоде это было не так заметно, как при пасмурной. Струя вот этих очередей, как нитка тянется за нами – это очень здорово психологически работало, действовало на человека.
Долетели до цели, под ужасным зенитным огонём, командир разворачивает группу, командует: «реактивные снаряды!» Это первое, что нужно было сделать, чтобы уничтожить эту зенитную артиллерию. Пошли, дальше сбрасывали бомбы противотанковые, по танкам. Я сам видел несколько танков, три или четыре танка загорелись. Они были замаскированы, но от нас не скроешься. Как бы он там не маскировался, он все равно следы за собой оставляет, а раз след прерывается, значит он здесь спрятался. Работали смело, но и потери у нас были тоже солидными. Мы потеряли три экипажа. Наш самолет был подбит, самолет ИЛ-2, самый прекрасный был самолет. Мы шли с круга, так называемого, из боя, так если просто сказать, потому что у самолета двигатель замирал. Но нам удалось сесть на шасси без колес… посадка не очень удачная была, нас травмировало… и на встречу выбежали из польского хутора поляки. Мы вышли из кабины с автоматами, пистолетами и уже приготовились стрелять, а они «Добже, паны!» - «здравствуйте!» на их языке. Мы обрадовались, что попали к своим.
После этого приезжало наше командование, генералы, объявили благодарность нам всем, но трех экипажей не стало. Мы помним наши погибшие три экипажа.
Левченко Людмила Ивановна
В Саласпилский лагерь нас привезли после карательной экспедиции в Белоруссии. Я сама из Белоруссии. Зимой, когда привезли в концлагерь, когда нас всех раздели, абсолютно обнаженных по снегу погнали в барак.
Через какое-то время меня и еще несколько детей, которые поздоровее с виду, поместили в так называемый лазарет. Моя мама, сестра и брат в другом. В этом лазарете у меня выкачивали кровь. Ну и конечно, делали еще какие-то эксперименты, из-за чего все тело покрылось страшными язвами.
Уничтожали детей диким образом – поили чаем отравленным, кашей кормили. А утром просто вывозили тачками трупы маленьких детей. Многих не стало. Всего в концлагере деток погибло семь тысяч. Так что никакой это лагерь не воспитательный, а самый настоящий ад, где уничтожали всех людей ни за что.
Однажды ночью женщина подошла ко мне и говорит: «Деточка, если хочешь увидеть свою маму, завтра их угоняют в Германию, то я тебя проведу в тот барак, где находиться твоя мама». Она сказала, чтобы я была готова и чтобы не плакала. Ночью мы с ней пошли, два раза ложились на землю, чтобы часовые не заметили нас. В конце концов, я попала в этот барак. Всю ночь напролет мы сидели и безутешно рыдали от того, и мама это знала, что их угоняют в Германию. А утром пришел фашист и начал вырывать от матерей детей, которые были совсем маленькие. Мама моя потеряла сознание. Как сейчас вижу, как ее вынесли, положили за территорию барака. Так мы остались с братом.
Потом я была в другом бараке, в котором находились детки самые маленькие – до десяти лет. И каждый раз утром все мы сползали, чтобы получить «кофе». И так продолжалось очень долго, снова изымали кровь до бесконечности. Не знаю, как я выжила, но после стольких изъятий крови, я в основном лежала. Затем моего брата увезли, а нас привезли в пустынь.
И тогда детей стали отдавать хозяевам. Брата моего тоже забрали. Я конечно не надеялась, что он снова увидит свет. Когда хозяин привез, вернее целую телегу привезли детей сдавать, то меня никто не брал. Я была настолько слабенькая, что хотели отправить обратно в Саласпилс. Ну, вот местная девочка пожалела меня. Так я оказалась на хуторе.
Как только я немножко окрепла, я все делала по дому. Слабая совсем. А наступила весна, я стала пастушкой. Рано утром, солнце только взойдет, я уже с животными оказываюсь в поле. Чтобы не забыть свой язык, разговаривала. Однажды я пригнала коров, чтобы подоить в обед и уснула сидя.
Не увидела, как ребенок хозяйки подошел к лошади. Та его ударила. Молодой хозяин начал меня избивать. Избивал так, что я уж ничего не помню. Если бы не его отец, он бы добил меня окончательно. Я жила только с одной надеждой, что может быть моя мама когда-то вернется, найдет меня.
Оверченко Константин Гаврилович
Задача нашего полка, была оборона Ирбенского пролива. Уже в первые дни войны мы показали хороший результат, нами было потоплено более 20 немецких машин и кораблей конвоя, которые держали путь в Рижский залив. Этот бой, можно сказать, являлся моим боевым крещением. Но всё же, успех был не долгим. Уже в скором времени немецкие войска высадились на остров, а обещанная подмога к нам, так и не прибыла. Мы были вынуждены отступать.
В тот момент мы не знали, какие территории уже захвачены немцами. Мы думали, что Латвия до сих пор свободна, и держали свой путь туда. Подплывая к берегам Латвии, мы были очень радостны, но наша радость исчезла, когда мы увидели немецких солдат наблюдавших за нами и их сторожевое судно.
Потом нас закинули в вагон, и повезли в неизвестном направлении. Приехав на место, мы поняли, что это концлагерь, и позже узнали, что это Саласпилский концлагерь.
Вокруг нас было множество людей, исхудавших, грязных и почти без одежды. Без слёз, и душевной боли, смотреть на это было невозможно. У них не было никаких домов, люди выкапывали ямки, и накрывали их брезентом, сооружая что-то наподобие землянок. На тот момент мы выглядели очень хорошо, ведь на острове нас не плохо кормили, да и одежда была намного лучше, чем та, которая свисала с узников лагеря.
Во время пребывания в лагере, мы совершили несколько побегов. Совершить побег было не сложно, сложной была дальнейшая дорога. Первый побег мы совершили во время каторжных работ в Иецаве. Мы пилили лес для создания площадок в Саласпилском концлагере. Во время работы, а это было в ноябре-декабре, ветки от спиленных деревьев мы скидывали в кучу, создавая подобие шалаша, где мы и спрятались. Закончив работу, все ушли, а так как было темно, надзирающие не заметили нашего отсутствия. Убедившись, что в округе никого нет, мы начали свой путь к свободе. По дороге нам попался хутор, где мы решили провести день, а заодно и пообедать. Обедом нас накормили, но вместе с ним хозяева вызвали патруль и нас забрали обратно в лагерь. Второй побег был идентичен первому, но на третий раз мы решили действовать продуманно.
Один из моих знакомых был пекарем на кухне лагеря и во время работ в Огре, где мы в очередной раз пилили лес, он подошёл ко мне и предложил бежать. Он сказал, что связался с рижскими партизанами, и они готовы оказать нам помощь. Предложение было заманчивым, но был и страх того, что в роли партизан могли выступить немцы. Это вызывало беспокойство. Но всё же оказалось что это действительно был партизанский отряд. Нам подделали листы освобождения и выдали билеты на поезд. Наш побег был тщательно продуман со стороны рижан, каждый из бежавших знал только одного человека, за которым и следовал, дабы в случае поимки нас немцами, никто не мог бы сдать всю группу, а это где-то 20-30 человек. После удачного прибытия в Резекне, нас направили на работу, в роли подрывников.
Розина Августа Владимировна
Шла блокада Ленинграда. Фашисты безжалостно бомбили город, приходя в неистовую ярость от того, что никак не могли сломить стоическую оборону. Доставалось и радисткам. При переходах на вахту бомбили, обстреливали и их. Августе повезло, ее ни разу даже не ранило. А после артобстрелов девчонки (эх, молодость!) ходили и собирали осколки снарядов – трофеи на память о войне (эту «память» Августа Владимировна долго хранила в мирное время, потом при переездах куда-то затерялась).
Жили девчонки-радистки в землянках. Вахту несли тоже в землянках. Как кроты. Бывало по несколько суток света белого не видели. На вахту идти надо было через небольшую речушку. Так ночью, если луна не светила, мостик на ощупь искали – освещения-то не было.
В холодных сырых землянках донимали клопы. Их выкуривали чем только могли, а они не дохли, только злее становились.
Было ли страшно? Как там в песне поется? «Кто хоть однажды видел это, тот не забудет никогда». Конечно, страшно. Девчонкам по двадцать лет – самое время влюбиться, а тут обстрелы, землянки, смерть рядом ходит. Но знаете, когда в очень редкие минуты отдыха вместе с девчатами собирались – как родные.
Как-то на вахте Августа сидела на тех самых проблемных коротких волнах, держала связь с кораблями. Слышит позывные одного и того же адресата. Раз, другой, пятый, двадцать пятый. Понимает, что связи с адресатом (а это был штаб) нет. Радистка доложила дежурному и тут же предложила решение проблемы.
-- Товарищ дежурный, у меня связь со штабом есть. Можем ли мы выступить посредником. Уж больно настойчив адресат. Может что-то важное.
-- Давай, Августа!
Она тут же отбила адресату, что имеет связь со штабом, а значит они могут через нее передавать радиограммы. Ее предложение приняли – и посыпалось! Ава едва успевала принимать информацию от адресата и тут же передавала ее дальше, в штаб. Держать двойную связь неимоверно тяжело.
О степени важности этой передачи Августа узнала уже после войны, когда, как говорят в газетных передовицах, «награда нашла своего героя». Тем адресатом оказался боевой корабль, который находился в водах на задании. Связь со штабом ему помогла выполнить задание без потерь. Радиста, который помог и обеспечил прерванную связь, было решено представить к награде. Только в 1946 году Августа Розина была награждена медалью «За боевые заслуги».
Рашевская Марина Афанасьевна
Танки Т–34 на фашистов настоящий ужас наводили. Было с чего! На тот момент это был самый мощный танк в мире. 26 тонн непробиваемой брони двигались со скоростью 55 км в час. Мощный дизельный двигатель, широкие гусеницы, быстроходность, проходимость. Все это делало машину очень грозным оружием. А немецкие «тигры» и «пантеры» горели за милую душу. Чуть дадут им по башне, танки и горят, как снопы, — они ж на бензине были. Когда у наших танкистов снаряды кончались, они частенько на таран шли, давили «пантер», как клопов.
Немцы упорно охотились за нашими тридцатьчетверками. Еще бы, такой трофей дорогого стоил.
Нам, ремонтникам, часто приходилось по ночам тягачами вытягивать подбитые Т–34 с нейтральной полосы. Страшно, опасно, а что делать? Не оставлять же врагу. В подбитых танках и погибших солдатиков находили, и раненых. Два–три дня на ремонт, и машины вновь уходили в бой. За всю войну наша часть вернула на фронт 1232 танка.
Я в танке во время боя снаряды наводчику подавала. В танке помещалось 20–25 снарядов, каждый весом от 45 до 70 килограммов. Сколько сама весила? От силы килограммов 60. Сколько тонн за всю войну пришлось перекидать — даже сосчитать невозможно.
После освобождения Пскова нас бросили на Прибалтику. Шли на Резекне. Шли быстро, трое суток без сна. В километре от города лопнула в танке форсунка. Мы встали на ремонт, по локоть в грязи, в масле. Закончили ремонт, зашли в дом на хуторе. Хороший двухэтажный дом.
Ребята на второй этаж забрались и тут же в лежку спать — от усталости буквально с ног валились. А я хозяйку попросила помыться. Женщина добрая оказалась, воды нагрела, в бочку меня засунула, сама меня намыла. Хорошо. Взбираюсь я по лестнице на второй этаж, вижу — самолеты летят. Со звездами! Я обрадовалась. А они вдруг как начали бомбить! Я как заору: «Бомбят!!!» Я же всю войну не говорила, после контузии только мычала что–то непонятное, а тут от испуга голос прорвался. Бегу и все говорю, говорю. Танкисты мои вскочили, на самолеты со звездами смотрят и ничего понять не могут.
Это потом разобрались. У нас рация из строя вышла, и не могли мы нашим передать, что прошли мы не 40, как должны были, а 100 километров. Вот наши нас же и стали бомбить. Только мы в канаву бросились, как в дом бомба попала. Хозяйка погибла, дом — в щепки. И такое на войне было.
А на следующий день прибегает к нам в часть мальчишка, лет одиннадцать. Янчик. Плачет навзрыд. В сторону деревни руками машет. По–русски плохо говорил, мы только поняли: «Спасите маму и сестричку. Немцы. Сарай. Огонь».
Мы — на танк, рванули к деревне. А там на окраине фашисты в сарай стариков, детей, женщин согнали и уже канистры с бензином рядом поставили. Как этому мальчишечке вырваться удалось, неизвестно. Только опоздай мы еще минут на пятнадцать — сгорели бы люди заживо.
Сарай открыли, люди оттуда — кто нас целовать, кто землю. Плачут, благодарят. Янчика на руках качали. Нам потом кто картошки тащил, кто хлеба, кто сала. От Резекне двинулись на Мадону. Под Бауской меня ранило. Сидели у танка, обедали. Вдруг как начали стрелять из миномета! Осколком в ногу попало, так я тот осколок сама руками из ноги вырвала. В медсанбате ногу перевязали. И я дальше со своими пошла. На Ригу.
Подошли к Старому городу. Первый же танк рвануло. Оказалось, гитлеровцы заминировали Старую Ригу, нашпиговали минами, как булку изюмом.
Командующий 2–м Прибалтийским фронтом Еременко тут же отдал приказ — отменить штурм. Вызвал саперов. Это благодаря им город сохранился. Фашисты планировали камня на камне не оставить.
Тарновский Владимир Владимирович
После разгрома Ясско-Кишиневской группировки нашу дивизию из Румынии направили в Польшу, под Ковель, для пополнения наших подразделений. До конца ноября 1944-го молодые ребята, новобранцы, проходили обучение, после чего нас перебросили на Магнушевский плацдарм на западном берегу Вислы.
В 8 утра и на протяжении двадцати минут сильнейшая артподготовка, мощные залпы «Катюш». Следом пошла в наступление пехота. Наше же отделение разведки с замкомандира артиллерийского дивизиона находилось при пехотном батальоне, и мы по рации вызывали огонь наших батарей на очаги сопротивления немцев.
На второй день, 15 января, оборона была прорвана и введена наша танковая армия. Танкисты одолевали примерно по 30 километров в сутки, но для закрепления освобожденной территории нужна пехота.
Надо сказать, к тому времени нашим генералам опыта было не занимать. По приказу маршала Жукова были сформированы подвижные отряды — батальоны пехоты на «фордах», дивизион артиллерии на «студебеккерах», дивизион самоходок. Но с какой стороны тебя подстерегает опасность, поди знай. Дело в том, что нам то и дело приходилось вступать в бои с оставшимися отрядами немцев, мимо которых промчались наши танки. Помню, въехали мы в одну деревню, остановились на ночлег, а в ней, как оказалось, попрятались немцы, рассчитывая напасть на нас ночью. К счастью, наши бдительные часовые вовремя подняли тревогу…
А потом один за другим освобожденные польские города — Сохачев, Гнезен, Познань… И с каким же радушием встречали нас!
Как-то захожу в один дом, бедный, понятно, но на столе для наших бойцов уже приготовлены тоненькие ломтики хлеба, намазанные тонюсеньким же слоем масла и традиционная «кава». Мне бы присесть со всеми за стол, но велено было передать пакет командиру батареи, и я пошел дальше. А в каждом доме на пути — угощение, приветливые улыбки, слова благодарности за освобождение.
…Так, обезвреживая отдельные очаги сопротивления, мы прошли больше 500 километров, освободили Польшу, вошли на территорию Германии. В начале февраля перешли по льду Одер и захватили плацдарм напротив города Целлин. Удержать его было невероятно трудно: до Берлина всего 70 километров, и немцы сопротивлялись из последних отчаянных сил. Мы удерживали плацдарм аж до 16 апреля, дня, когда началась знаменитая Берлинская операция. Но это уже другая история…
Совершили мы стремительный бросок от Вислы до Одера – по-моему больше 500 км отмахали. Но наш дивизион задержался недалеко от Одера, тылы сильно отстали, машины стояли без горючего и нас опередили 1-ый дивизион и 2-ой, которые были на конной тяге. Им довелось занять плацдарм против города Целлин и принять на себя первые удары фашистов, пытавшихся отстоять последнюю большую водную преграду перед Берлином. Это было начало февраля. Вскоре нам доставили горючее, и мы пришли на помощь нашим товарищам. Батареи нашего дивизиона остались на правом берегу Одера и города Целлин, а мы артразведчики и радисты отправились по льду искать батальон пехоты, который надо было поддержать огнем наших орудий. В этот день судьба нас спасала дважды. В поисках штаба батальона мы прошли далеко вперед и тут нас обстреляли, наверное у фашистов не выдержали нервы, мы залегли и начали отстреливаться, положение казалось безнадёжным, потом придумали: одни стреляют, а другие отползут и потом, тоже начинают стрелять, прикрывая отползающих. Так мы и выбрались. Пошли назад. Смотрим стоят наши пушки, мы быстро к ним, оказалось батарея 76 мм пушек со 2-го дивизиона. Когда мы подошли к ним, лейтенант командир взвода, указывая на меня говорит: «скажите спасибо ему, иначе вас бы уже не было в живых». Что получилось, увидев эту группу спешащих к ним людей от немецкой стороны, они развернули пушку и решили ударить по группе осколочным снарядом.
А командир орудия татарин Гарифулин, обладавший острым зрением сказал: «Подождите стрелять, это по-моему наши, там с ними маленький кто-то – это наверное наш Вовка». Вот так мой рост нас спас.
На всю жизнь останется памяти и наше наступление на Берлин с Кюстринского плацдарма. Впервые в жизни я видел столько военной техники. Буквально через каждые 15-20 м стояли орудия, минометы, самоходки, а чуть подальше знаменитые «Катюши». Ночь 16-го апреля все в тревожном ожидании. И вот началось. НЕ знаю с чем можно сравнить тот грохот от сотен орудий. Огненные залпы «Катюши». Казалось вся ненависть против фашизма выплеснулась в этом страшнейшем грохоте взрывов.
Наш наблюдательный пункт был под подбитым танком, хорошее убежище, но мы не могли в нем находиться, т.к. земля так дрожала, что мы боялись, что нас завалит. Вылезли наружу и через какое-то время увидели вдруг страшно яркий свет из глубины нашей обороны. Он буквально ослеплял, если туда смотреть, но он хорошо освещал дорогу нашим наступающим пехоте и танкам. Мы думали какое-то новое оружие. Как потом оказалось это по задумке маршала Жукова включились 140 прожекторов. Эффект был потрясающий.
Для нас война закончилась 2 мая капитуляцией гарнизона. Над Рейхстагом и имперской канцелярией развивались наши флаги. А я росписью на колонне Рейхстага закончил войну артиллерийским разведчиком в звании ефрейтора с боевыми наградами: ордена Славы III степени, Красной Звезды. Медалей «За отвагу», «Взятие Берлина», а лет мне ещё и 15 не было.
Честных Наталья Александровна
Я в начале войны училась на 3-ем курсе медицинского и, конечно, понимала, что мне обязательно надо идти на фронт – ведь помощь медиков нужна в первую очередь. В город стали приходить эшелоны с ранеными, и мы пошли работать в госпиталь. Раненые были совсем молоденькие, мои ровесники. Ох, и насмотрелась я там!.. Кроме марганцовки и перекиси, ничего не было…. О пенициллине и не думали. Обмывали раны, у многих они гноились, бинтовали – помогали, чем могли.
Вечерами ходили рыть щели – так называли окопы, в которых можно было прятаться во время бомбежки. Правда, наш город еще не бомбили… А потом, когда немцы подошли совсем близко, люди стали покидать город. И мы решили идти в Карелию, моя мама была из тех мест. Когда мы перешли мост через Волгу, его взорвали, путь назад был отрезан. Мы шли долго. Маленького брата несли по очереди на спине. В дороге налетели немецкие самолеты и открыли по людям стрельбу. Они летели очень низко, лица лётчиков были хорошо видны. Меня, помню, поразило то, что они стреляли и смеялись!... Все побежали в разные стороны. Мы потеряли брата, Вовку, 9-ти лет. Потом, правда, нашли – он укрылся в лесу да и заснул под кустами.
Когда мы пришли в деревню к родственникам, узнали о горе маминой сестры – ее сыновей в первые дни войны призвали в армию и они погибли… Моя тетя ослепла от горя… Людей в эту деревню пришло много, всех нужно было кормить, а кормить нечем, хлеба не хватало, потому что все отправлялось на фронт, в армию. Я не могла сидеть без дела и пешком отправилась в город, в горком комсомола. Там мне посоветовали доучиться, а потом проситься в армию. Я так и сделала. Позже я получила направление в 5-ый гвардейский авиационный полк. В мои обязанности входило находиться на аэродроме и считать самолеты – сколько улетело, сколько прилетело. Была уже поздняя осень, октябрь был очень холодным. Летчики, совсем молодые ребята, старше меня года на два-три, обмораживали себе в полете лицо и руки, и я смазывала их гусиным жиром… Сама я тоже страдала от холода. Летчики приглашали погреться в свои землянки. Там я и услышала о том, что скоро будут освобождать мой родной город, Калинин…
Потом я попала на з-ий Белорусский фронт, была под Витебском, под Ржевом. Там были очень сильные бои. От города семь домов осталось… Это было на Калининском фронте. Наш санитарный батальон стоял у аэродрома в Мигалово. Это под Калинином. Ну, как раз 7 ноября мы собрались немножко отметить – концерт сделали, кто-то там пел, кто-то стихи читал. Я, например, стихи любила, очень Есенина. Я читала Есенина. Вот, слышу какой то шум. Мы думали, что это наш самолет. Мы выбежали на улицу, посмотрели, летит самолет. Так и думали, может какой то отсталый, крутится над аэродромом и над гарнизоном. Почувствовали, что это не наш.
Начал сбрасывать бомбы. А в это время прилетел ПО-2 и оттуда выбежал летчик в шлемофоне, он был в унтах и в этом комбинезоне, потому, что холодно летать. И одна бомба, видно недалеко от него, взорвалась. Кричат – доктора, сестру. Я была на санитарной машине, побежала, смотрю, лежит человек, даже не человек лежит, но, как сказать, силуэт человека.
Дотронулась до ног, дальше смотрю ему осколком от бомбы, видно, срезало голову. Голова совсем отдельно была. Это был вообще непередаваемый, такой страшный случай. Подбежали солдаты, кто был свободный, его тогда прикрыли.
Шушпанов Алексей Андреевич
Мой боевой путь на фронтах: Воронежском, 1-ом и 4-ом Украинском, начался 17-летним юношей в январе 1943 года, от Валуек Курской области и пролегал до Олмауц под Прагой, Чехословакия.
Сначала мы пешком догоняли беспорядочно отступающего противника, разгромленного под Сталинградом и Воронежем, преодолевая по 50 и более километров в сутки. Мы, зеленая молодежь, под огнем помогали подносить мины для установки их опытными бойцами на дорогах и полях. Одновременно с танками расправлялись наши артиллеристы. Ожесточенное сопротивление врага было сломлено и в марте 1943 года город был освобожден.
Мы, саперы, минируя дороги и поля отходили последними. Мне, с напарником приказано было установить мины на предполагаемом пути движения танков. Едва успев заложить и замаскировать мины послышался гул танков мы поспешили скрыться в лесу, откуда заметили взрыв головного танка, а остальные повернули назад.
Оказавшись в тылу противника, решили отходить в сторону Белгорода на соединение со своими частями. Шли около недели по лесам без пищи и воды, пользуясь снегом. Нашему возвращению радовались товарищи. По всему было видно, что к Белгороду подошли свежие, хорошо вооруженные наши войска, с помощью которых было приостановлено наступление противника.
Начались оборонительные бои на образовавшейся Курск-Белгородской дуге, и к маю 1943 года оборона стабилизировалась. Мы, саперы день и ночь копали траншеи, возводили блиндажи в 3-5 накатов, землянки, закладывали огромные фугасы из авиационных бомб, минировали поля. Это был ни с чем не сравнимый адский труд. До июля 1943 года создали глубокую оборону.
Вечером прибывало пополнение, а утром шли в атаки и, как правило, они захлёбывались. Большинство погибало в нейтральной зоне, единицы остались в живых, в том числе и я. Поле было устлано трупами наших бойцов. После таких боёв мы были вынуждены перейти к обороне и снова рытьё траншей, землянок и блиндажей. Днём оттепель, а к ночи снег, пурга, мороз – 15-200, скопившаяся вода в траншеях замерзала, а мы спасались на сделанных руками островках сидя, а к утру нас заносило снегом, и мы выползали из-под него с замерзшими мокрыми шинелями в гармошку. Выглядели не бойцами, а чучелами для отпугивания птиц на огородах, приобретая без ранений большой набор болезней. Но все равно дух победы над фашизмом нас не покидал. Получив пополнение и подтянув тылы, а также накопившееся зло за попранное право на мирную жизнь, да ещё то, что фашисты занимали оборону на высотах и в деревнях, мы в марте 1944 года снова пошли в атаку на сильно укрепленные рубежи врага, но уже при мощной артподготовке, поддержке «Катюш» и танков. Сердце радовалось, такой атаке, и сам чёрт не был страшен.
В результате наступления от Житомира и Бердичева до предгорьев Карпат наши части стали малочисленными, мы вынуждены были занять оборону и снова закапываться в землю, возводить другие оборонительные сооружения. Здесь мы часто ходили в атаки разведкой боем. Это самые страшные бои «в лоб», после которых, как правило, выбывало не менее 50% личного состава. Бои велись с целью добыть «языка». Здесь я также чудом остался жив. Один рядовой П., к сожалению, я фамилию его не помню, по примеру А. Матросова закрыл своим телом амбразуру ДЗОТА, но он выжил, его заново сшили врачи. Ему присвоили звание Героя Советского Союза. Такие герои были и в других частях дивизии.
Елисеенко Алексей рассказывает о своих прадедах
Мои родители с детства рассказывали мне о событиях войны. Я хочу поведать об истории моих прадедов. О них мне рассказала мама.
Осенью 1942 года Николай Лысенко воевал на Воронежском фронте. Сохранился документ- «Лейтенант Лысенко Николай Иванович за проявленные доблесть и мужество в борьбе с немецко-фашистскими войсками награжден орденом Красной Звезды». Этот приказ издан 14 августа 1942 года. Последним был его бой в районе Рамони, (Воронежский фронт). Это произошло 2 октября 1942 года.
Над лесом и рекой стояла пронзительная тишина и вдруг раздался гул авиационных моторов. Это были 10 вражеских бомбардировщиков и 6 истребителей. В их стройную шеренгу влетели наши истребители. Бой был неравным. Мой прадед «вел троих», одного сбил, четвертый зашёл в хвост, пулеметная очередь пробила фюзеляж, машина загорелась и резко пошла вниз. Самолет упал в затон реки Усмань, который носит название Чёрный плес. За боем наблюдали наши партизаны и егерь заповедника. Они бросились к затону в надежде, что летчик жив. Но… Моего прадеда похоронили у реки только через десять лет, когда река обмелела и нашли его останки. А через 20 лет нашли его жену и дочь (мою прабабушку и бабушку), которые побывали на его могиле.
Николай Лысенко – командир эскадрильи, был обычным парнем, который отдал свою жизнь за всех нас, ныне живущих.
Следующее повествование о моём втором прадеде. Босов Алексей Гаврилович родился 30 марта 1912 года. Он, как и Николай Лысенко был кадровым военным. Закончил курсы младших офицеров и в должности младшего лейтенанта в 1936 году начал службу в полку тяжёлой артиллерии (гаубичный полк).
В первые дни войны Алексей, оставив жену Евдокию и двух сыновей Василия и Анатолия, со своим полком из города Ташкента был срочно отправлен на фронт под Москву. Оттуда и началась боевая хроника полка. Случилось так, что в самое тяжёлое время, когда фашисты неудержимо рвались к Москве, полк занял оборону плечом к плечу с знаменитой дивизией Панфилова. И когда в один из боёв немецкие танки пошли в прорыв, на их пути оказался полк моего прадеда.
В принципе, гаубицы предназначены для ведения боя с закрытых боевых позиций. Но так случилось, что батареи остались без пехотного прикрытия, не было на пути немцев и противотанковых пушек. И тогда тяжелые орудия выкатили на открытые позиции, которые простреливались со всех сторон. Прямой наводкой был открыт огонь по немецким танкам.
Это было неправильно с точки зрения ведения огня, но на войне сплошь и рядом приходилось принимать нестандартные решения, которые нередко приводили к успеху. Прадедушка рассказывал моей маме, что если снаряд от такого орудия попадал в танк, тот опрокидывался, а если в башню, то она отлетала на десятки метров в сторону. Немцы такого не ожидали, дрогнули, а затем повернули назад. За этот бой мой прадед был представлен к ордену Ленина. Немного позже он был награжден и медалью «За оборону Москвы».
Рябова Нина Яковлевна
Когда началась война, мне было 16 лет. После окончания семилетки я по настоянию мамы поступила в торговое училище. Сразу после объявления, что началась война мы всей группой пошли в военкомат, с просьбой отправить нас на фронт. Но из нашей группы взяли только двоих юношей, которым было уже по 18 лет.
Я проходила практику продавцом в магазине бакалейных товаров. Первые недели войны в Ленинграде было спокойно. Я и мама ходили на работу, а сестренка ходила в детский садик.
Почему-то все думали, что война скоро закончится, но этого не случилось. Началась осень. Враг стал угрожать Ленинграду. Участились обстрелы из тяжелых орудий и бомбежки с воздуха. Вскоре Ленинград был отрезан от большой Земли.
Я была комсомолкой и просила в райкоме дать какую-нибудь работу, чтобы хоть чем-нибудь помочь ополчению. В это время начали вокруг Ленинграда рыть противотанковые рвы. Работа была не из лёгких, рвы были глубокие, техники никакой. Рыли лопатами, кирками. Землю наверх выбрасывали по «цепочке». Жили мы во временно построенных бараках. Помню такой случай, во время работы налетели на нас вражеские бомбардировщики. Начали «сыпаться» бомбы. Мы все бросились к стоявшему неподалеку кирпичному заводу, стараясь укрыться под его крышей. Никто тогда не пострадал.
В Ленинграде закрывались магазины, и я осталась без работы. Выдали продуктовые карточки на пищевые продукты. Это были листочки, расчерченные на квадратики. В каждом квадратике было напечатано, что за него можно было купить. Покупать становилось всё труднее, магазины закрывали, продуктов не было. После того, как сгорели бадаевские склады в Ленинграде наступил голод. Нормы хлеба и продуктов, выдаваемых по карточкам, всё уменьшались. Рабочие стали получать по 250 граммов хлеба. Служащие, дети и не работающие получали по 125 граммов. Открылись небольшие ларёчки, куда привозили хлеб. Чтобы хватило хлеба, очередь приходилось занимать рано утром. Недалеко от нашего дома раньше был завод по производству крахмала. К этому заводу потянулась дорожка, кто мог ходил туда, таща за собой саночки с посудой. Там была довольно большая яма, куда сливались отходы крахмального производства. Эти отходы, перемешанные с глиной и песком, собирали совочками. Дома пекли из этой массы оладьи, которые все кушали с удовольствием и жадностью. Оладьи надо было «кусать» губами, если прикасался к ним зубами, впечатление было как будто ешь землю. Но это была еда. У папы, после его ареста осталось очень много столярного клея. Его мы тоже перевели на еду. Мама варила из него кисель. Очень помог нам наш дядя (брат мамы). Он служил во флоте, где-то недалеко от границы с Финляндией. Однажды он приехал к нам в гости, и привез сахар, крупу, муку. О, какой это был праздник! Мама даже поделилась с соседями. Это было поздней осенью. И когда у нас все это закончилось, наступили страшные дни голода. Мама работала на заводе им. Сталина вахтером. Она, приходя домой стала рассказывать, что стали пропадать сторожевые собаки. Потом мы поняли, их убивали и ели.
Работая в сторожевой охране, мама дежурила на разных объектах. Приходилось охранять неоконченные строительные объекты. Когда она дежурила я приходила к ней с саночками и мама собирала маленькие обрезки досок, брусков, щепок. Всё это мы увязывали на саночках, и я шла к хлебному магазину, где мне удавалось иногда обменять эти дровишки на пайку хлеба. Люди, кому нечем было топить печки, отдавали свою половину пайки хлеба. Всё это помогло нам выжить.
Но, как говорила мама, я таяла у нее на глазах, и она решила дать согласие на эвакуацию. Уехали мы из Ленинграда 4 апреля 1942 года. Я помню, что мама набила большой мешок нашей одеждой. На саночках мы тащили этот груз до Финляндского вокзала, откуда поезд довез нас до Ладожского озера. На вокзале нам выдали по эвакуационному листу паёк на неделю. Мы получили 2 буханки хлеба. Мама у кого-то с рук купила 0,5 литра олифы. Боже, с какой жадностью мы ели этот хлеб макая его в олифу. Нас погрузили на машины, накрытые брезентом. Ехали по Ладоге ночью. Машины по «брюхо» шли по воде. Лёд на Ладоге уже подтаял и был очень тонким. Вдруг наша машина резко остановилась, мы еле удержались на скамейках, а несколько человек даже упали. Я сидела на задней скамейке, у меня была возможность выглянуть из-под брезента. Наша машина стала подавать назад, что-то объезжая, мы, кто был сзади, с ужасом увидели тонущую машину, шедшую впереди нас. Спасать было некому, сзади шли машины, останавливаться нельзя. Итак, караван из машин пошёл дальше, объезжая образовавшуюся полынью.
На Большой земле нас уже ждали. Погрузили в «телячьи вагоны» и повезли по местам будущего местожительства. Мы попали в колхоз «Матвеевское» недалеко от города Ижевск в Удмуртии.
