«Были, знаете, слова, — сказал М.Е.Салтыков-Щедрин
Н. К. Михайловскому незадолго до смерти, —
ну, совесть, отечество, человечество, другие там ещё…
А теперь потрудитесь-ка их поискать!..
Надо же напомнить!..»
Близость смерти не позволяет обыкновенно видеть настоящей величины заслуг человека, и в то время как заслуги одних преувеличиваются, заслуги других представляются, несомненно, в преуменьшенном виде, хотя в наличности их никто не сомневался и даже враги воздавали им молчаливо известную дань уважения. Последнее с полным правом относится и к Михаилу Евграфовичу Салтыкову. Мало можно встретить людей, которые отличались бы таким цельным характером и прошли бы с такою честью жизненное поприще, как он.
В одной из самых ранних и, на мой взгляд, самой лучшей сказке Салтыкова-Щедрина «Пропала совесть», происходит совершенно необычная ситуация.
«По-старому толпились люди на улицах и в театрах; по-старому они то догоняли, то перегоняли друг друга; по-старому суетились и ловили на лету куски, и никто не догадывался, что чего-то вдруг стало недоставать и что в общем жизненном оркестре перестала играть какая-то дудка. Многие начали даже чувствовать себя бодрее и свободнее. Легче сделался ход человека: ловчее стало подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать. Всякую болесть вдруг как рукой сняло; люди не шли, а как будто неслись; ничто не огорчало их, ничто не заставляло задуматься; и настоящее, и будущее — все, казалось, так и отдавалось им в руки, — им, счастливцам, не заметившим о пропаже совести.
Совесть пропала вдруг... почти мгновенно! Еще вчера эта надоедливая приживалка так и мелькала перед глазами, так и чудилась возбужденному воображению, и вдруг... ничего! Исчезли досадные призраки, а вместе с ними улеглась и та нравственная смута, которую приводила за собой обличительница-совесть. Оставалось только смотреть на божий мир и радоваться: мудрые мира поняли, что они, наконец, освободились от последнего ига, которое затрудняло их движения, и, разумеется, поспешили воспользоваться плодами этой свободы».
Совесть пропала, исчезла, человек и совесть разъединились… И что? Люди без совести стали чувствовать себя свободнее. В них исчезло человеческое, ведь с совестью вместе пропала та нравственная смута, которую она вызывала. А совесть без человека стала «надоедливой приживалкой, обличительницей». Люди освободились от совести, и она стала ветошью, приживалкой. Она никому не нужна, ее никто не зовет, наоборот, ее перебрасывают, подбрасывают друг другу.
И начинаются мытарства совести. Где она только не побывала! Путь ее был долог. Вначале она очутилась у пропойцы. Что с ним сделалось? Его вдруг "пронизала электрическая струя", "голова освобождается от винных паров", "возвращается сознание действительности, страх, память, стыд". Порок, свойственный людям пьющим, не самый страшный. Пропойца отвечает только за себя и губит только себя. И он решает избавиться от ненужной ему вещи и… подбрасывает совесть торговцу Прохорычу, хозяину питейного заведения. Как только в руках у Прохорыча очутилась эта ужасная находка, он «некоторое время стоял с вытаращенными глазами; потом вдруг весь вспотел. Ему почему-то померещилось, что он торгует без патента». Потом он понял, что теперь ему разориться надо. И чувствует облегчение: ведь его порок гораздо страшнее порока пропойцы.
«— Коли человек делом занят, да этакая пакость к нему привяжется, — говори, пропало! никакого дела не будет и быть не может! — рассуждал он почти машинально и вдруг весь затрясся и побледнел, словно в глаза ему глянул неведомый дотоле страх.
— А ведь куда скверно спаивать бедный народ! — шептала проснувшаяся совесть».
И он делает для себя открытие: «Легко тому человеку, у кого совесть в глазах есть!» И действительно, он, «как лег, так сейчас и уснул. И не метался во сне, и даже не храпел, как это случалось с ним в прежнее время, когда он наживал, но совести не имел».
Однако жена его, Арина Ивановна, думала иначе. Рано утром она выкрала у спящего мужа совесть и выбежала с ней на улицу. Ей посчастливилось сразу же встретиться с квартальным надзирателем Ловцом, которому она с изумительной ловкостью сунула совесть в карман его пальто.
«Ловец был малый не то чтоб совсем бесстыжий, но стеснять себя не любил и запускал лапу довольно свободно. Вид у него был не то чтоб наглый, а устремительный. Руки были не то чтоб слишком озорные, но охотно зацепляли все, что попадалось по дороге. Словом сказать, был лихоимец порядочный.
И вдруг этого самого человека начало коробить.
Пришел он на базарную площадь, и кажется ему, что все, что там ни наставлено, и на возах, и на рундуках, и в лавках, — все это не его, а чужое. Никогда прежде этого с ним не бывало. Протер он себе бесстыжие глаза и думает: «Не очумел ли я, не во сне ли все это мне представляется?» Подошел к одному возу, хочет запустить лапу, ан лапа не поднимается; подошел к другому возу, хочет мужика за бороду вытрясти — о, ужас! длани не простираются!
Испугался».
Ловец - это говорящая фамилия или прозвище, отражающее самую суть этого персонажа. Наверное, не это главное, а то, что может совесть сделать с человеком, награжденным автором такими эпитетами, как «бесстыжий», «устремительный», «лихоимец порядочный». Нет, получается, у человека совести он мздоимец, и взяточник, запускающий руку в чужое добро, не испытывая при этом стыда. Это большой порок. Появилась совесть – стал он «очумелым», не понимает, что с ним происходит. Но и Ловцу на помощь приходит жена, которая привыкла жить за чужой счет. «И стала она придумывать, кому бы ей эту совесть сбыть, чтоб она того человека не в конец отяготила, а только маленько в беспокойство привела. И придумала, что самое лучшее ей место будет у отставного откупщика, а ныне финансиста и железнодорожного изобретателя, еврея Шмуля Давыдовича Бржоцского». Банкир – человек состоятельный, умный. Семью имеет благополучную, но и он рад без совести остаться: настолько расчетлив, что и совесть сбывает исподтишка, под видом пожертвования.
«И долго таким образом шаталась бедная, изгнанная совесть по белому свету, и перебывала она у многих тысяч людей. Но никто не хотел ее приютить, а всякий, напротив того, только о том думал, как бы отделаться от нее и хоть бы обманом, да сбыть с рук.
Наконец наскучило ей и самой, что негде ей, бедной, голову приклонить и должна она свой век проживать в чужих людях, да без пристанища. Вот и взмолилась она последнему своему содержателю, какому-то мещанинишке, который в проходном ряду пылью торговал и никак не мог от той торговли разжиться.
— За что вы меня тираните! — жаловалась бедная совесть, — за что вы мной, словно отымалкой какой, помыкаете?
— Что́ же я с тобою буду делать, сударыня совесть, коли ты никому не нужна? — спросил, в свою очередь, мещанинишка.
— А вот что, — отвечала совесть, — отыщи ты мне маленькое русское дитя, раствори ты передо мной его сердце чистое и схорони меня в нем! авось он меня, неповинный младенец, приютит и выхолит, авось он меня в меру возраста своего произведет, да и в люди потом со мной выйдет — не погнушается.
По этому ее слову все так и сделалось. Отыскал мещанинишка маленькое русское дитя, растворил его сердце чистое и схоронил в нем совесть.
Растет маленькое дитя, а вместе с ним растет в нем и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама».
Итак, Салтыков-Щедрин возлагает на совесть свои надежды, ибо она для него - хранительница человеческого в человеке, госпожа будущего состояния мира. Заключительные слова сказки, полные любви — своеобразный завет, оставленный писателем Салтыковым-Щедриным русскому народу.
http://yadi.sk/d/kiAKjzJY4J8qM